Фиаско
Шрифт:
– И по нему видно, что убитый носил медали?
Хитро улыбнувшись, Шевченко сунул пиджак мне в руки.
– Сами смотрите.
Пиджак был сшит из прекрасной шерсти. Я внимательно осмотрел все места около лацканов и не нашел никаких признаков того, что к нему когда-нибудь прикалывали хоть одну медальку: не было ни потертостей, ни дырочек, ни разрывов, никаких следов.
– Извините, – сказал я, – но за вещдок пиджак принять не могу.
Тогда Шевченко открыл ящик стола и вынул оттуда увеличительное стекло.
– Посмотрите повнимательнее на подкладку.
– Ну, видите? – не вытерпел Шевченко.
Посмотрев на него, я с унылым видом согласно кивнул.
– Дочь Воронцова говорила, что он с гордостью носил свои награды: три золотые звезды Героя Советского Союза, два ордена Красною Знамени, орден Ленина и другие боевые и гражданские награды статусом пониже, которые обычно носила половина депутатов Верховного Совета.
Пустота внутри меня начала расширяться, но тут мне в голову пришла одна мысль.
– А я так не считаю. Эти проколы вовсе не доказывают, что Воронцов носил награды в тот момент, когда его убили. Их могли снять с пиджака давным-давно.
– Браво, Катков. Очень хорошо. И я задавался тем же вопросом. Но у Татьяны Чуркиной на это был убедительный ответ – пиджак был совсем новый. По ее словам, всего несколько дней назад она сама помогала отцу перекалывать награды с одного костюма на другой.
Внутри у меня снова стало пусто и холодно, все заныло. Хотя Воронцова и убили, скандал, затрагивающий правительственных чиновников, похитивших государственную собственность на миллиарды рублей, обернулся заурядным разбоем. И ведущий репортаж, и серия продолжений, и продажа авторских прав иностранным информационным агентствам, полумиллионный гонорар, честолюбивые замыслы – все это рухнуло в одночасье. Но как сказал бы старший следователь, один конец все же не сходится с другим.
– А как насчет тех документов?
– Каких? Воронцова?
– Ага. Документов из Комитета по госимуществу. Их-то ведь тоже прорабатывали?
Складывая аккуратно пиджак, Шевченко ответил:
– Без всякого сомнения. Но вы неверно их истолковали.
– А как насчет вашей версии, что его застрелили, потому что он собирался кое-кого вывести на чистую воду?
– Я ошибался.
– Да нет, вы были правы, черт побери. Вы же сами говорили, что он был контролер, и он был им на самом деле.
– Верно, говорил, но к делу, которое я расследую, это не относится. Факт остается фактом: когда Воронцов выходил из дома, он надел ордена и медали, а когда его нашли мертвым, их уже не было. В моем докладе отмечается, что совершено преступление, убийство. Его застрелили из пистолета, 9-миллиметрового «стечкина». Мотив убийства – ограбление. Ну что, разве я не прав? Разве тут что не ясно?
– Тут ясно только то, что эти документы должны были попасть в руки тех молодчиков, которые и заварили всю эту кашу.
Шевченко злобно зыркнул на меня и стал укладывать сложенный пиджак в пакет.
– Ладно, кончим с этим. Мне известно, что здесь имеется отдел, который…
– Послушайте, Катков, – Шевченко не хотел замечать моего шага к компромиссу, – несмотря на мою привязанность к старой гвардии, я вовсе не собираюсь выдвигать обвинения против новых чиновников, в частности, против сотрудников министерства, где я работаю, или же против людей из Госкомимущества, связанных с программой приватизации, которые, должен признаться, – он остановился, помолчал, – будут вытаскивать для других каштаны из огня. А как вы считаете?
– Так и считаю. Но лишь если все они будут коррумпированы.
– А у вас есть какие-то доказательства?
– Нет, к сожалению. Но я знаю, что будут, – язвительно подчеркнул я. – И с удовольствием дам им ход, как только они попадут мне в руки.
Глаза Шевченко метали молнии. Он прекрасно понял, чего я добивался.
– Я могу это устроить, – пообещал он.
– Разумеется, можете. Мы поднимаемся в ваш кабинет. Вы, якобы по забывчивости, оставляете на столе документы и выходите в туалет, а я в это время быстренько прочитываю текст, заложенный в машинку.
– Нет, не пойдет. Это не тот случай.
Взяв пакет со стола и передав его в окошко дежурному кладовщику, он отошел от камеры хранения.
– Ну хорошо. Давайте подойдем к вопросу с другой стороны. Если не вы, то кто же?
– Не понял, скажите яснее, – бросил он, ускоряя шаг.
– Какой отдел в вашей конторе занимается борьбой с коррупцией в высших эшелонах власти?
– Отдел по борьбе с экономическими преступлениями.
– Благодарю вас. А почему бы не передать бумаги им?
– Потому что расследованиями всяких нарушений в Госкомимуществе в установленном законом порядке занимается МВД. Если начальство Воронцова решит, что его подозрения обоснованны, тогда они предпримут соответствующие меры, направленные на…
– Да вы же сами не верите в эти сказки.
– Да нет, верю. Может, документы уже там, – сказал Шевченко и стал подниматься по ступенькам лестницы, закуривая на ходу сигарету.
Я шел вслед за ним по пятам, думая о том, что он знает больше, знает, что Воронцова обложили со всех сторон и что нельзя бюрократам контролировать самих себя. Кроме того, он увиливает от ответов, имея скрытые побудительные мотивы, и я догадывался какие.
– Кстати, кто сейчас возглавляет отдел по борьбе с экономическими преступлениями? – как бы между прочим спросил я.
– Да есть такой мужик по фамилии Годунов, – ответил Шевченко, преодолев еще пролет лестницы.
– А он не забил в колокола?
– Его прислали из министерства с полгода назад.
– Не станет ли он следователем Годуновым?
– Будет кем-то вроде этого, – кивнул Шевченко. – Недаром здесь его прозвали Крематорием.
– Крематорием?
– Ага. В его ведении расследования валютных махинаций на черном рынке. Все, что конфискуется у мошенников, он сносит в санузел и там сжигает. Всякие иски и претензии мурыжит. Позер херов – вот кто он такой, если меня спросите.