Филарет – Патриарх Московский 2
Шрифт:
Однако Фёдора тревожило то, что сторонники войны с Великим Княжеством Литовским не успокоятся и продолжат попытки раскачать конфликт. Через войну с Ливонией и орденом, Бельские, Пронские, Шуйские, Мстиславские и Хованские намеревались не только вернуть свои и прихватить чужие земли в Литве, но и замахивались на Польшу. Причём оставаться, после этого, в составе России они не собирались.
Об этом Фёдор знал наверняка. Бывшие литовские князья, не стесняясь простого народа, обсуждали свои планы практически в открытую. Они не видели в окружающих их простолюдинах: холопах, крестьянах, богомольцах и страждущих, опасности для себя и своих дел. Фёдор на это и рассчитывал, переодевая своих соглядатаев в бродяжьи лохмотья, крестьянские телогреи и страннические хламиды1.
Особенно выигрывали, как разведчики — «странники-богомольцы». Их принимали в боярских домах охотно. Одновременно в усадьбах на «людской половине» жило по несколько странников, приходивших в Москву по осени и остававшиеся зимовать. А «люд» перемывал косточки хозяевам основательно, пришлых не стеснялся.
Фёдору удалось внедрить своих «богомольцев» только в дома Шуйских и Бельских. Сначала подготовленных людей у Фёдора не было, а потом княжеские подворья переполнились и перестали принимать странников. Но зато «конторский люд» бродил по Москве, собирал слухи и продолжал учиться читать, писать и считать. Плюс осваивал что-либо из ремесла. Обучали в «грамотных избах» всех желающих. Зима — самое время осваивать что-то новое, тем паче ежели ещё и кормят бесплатно. Бродяжки поначалу кинулись на «халяву» кормиться, но еду давали только после выполненных уроков и многие, получив розог за нерадивость, от «халявы» отказались.
Зато школу оценили дети, получающие кроме образования, профессию, и их родители, которым было обещано трудоустройство их отпрысков в «государевы мастерские» стали отдавать в ученики и малолеток, и вполне себе половозрелых отпрысков.
Так вот, оказалось, что инициаторами Ливонско-Литовской эпопеи были даже не Шуйские с Бельскими, а Хованские с Мстиславскими. Шуйских и «здесь не плохо кормили», поэтому они особо в Литву не рвались, рассчитывая закрепиться в приграничье взяв в управление Полоцк и Юрьев-Ругодив, куда уже уехал Горбатый. А Хованские и Мстиславские спали и грезили не только о землях, но и о Литовской великокняжеской шапке. Правда грезили они порознь, и оттого меж ними имелась свара.
Нужно было срочно отправлять послов в Литву и готовить к заброске агентуру, которая ещё даже о своей миссии не знала. Очертив окружности первичных, вторичных и иных мероприятий, выбрав исполнителей и определив сроки, Фёдор несколько успокоился.
Положа руку на сердце, Фёдору не были интересны интриги царского двора или игра в политику. Как, в прочем, и отсутствовал интерес к «шпионским игрищам». Его вовлечение в контрразведывательную игру произошло случайно. Он просто не хотел быть убитым, а для этого сымитировал организационные и предъявил свои разведывательные возможности перед англичанами. Но на самом деле Попаданец не горел желанием держать в руках нити чужих заговоров и не хотел плести свои. Он хотел просто жить красиво и в удовольствие, и ради этого, опираясь на свои знания, начал создавать за счёт государевой казны соответствующую инфраструктуру.
Дело в том, что даже чтобы изготовить нормальную, то есть удобную, обувь нужны были пружинные супинаторы. Прессованная высушенная кожа, применяемая в настоящем, даже пропитанная в дёгте или масле, раскисала и сапог не держал форму. Поэтому с каблуком особо не заморачивались. А пружина, это, извините, технологии и материалы. Не пускать же на обувь персидский булат?
Тело Фёдора мужало, крепло, набирало мышечную массу и требовало к себе уважение. Он попытался побегать в той обуви, что нашёл в царских закромах в Александровской слободе и измучился капитально. Подошва была или очень мягкая, или «дубовая». От мягкой страдали ступни, от жёсткой колени.
Да, что говорить? Обычных валенок и тех ещё не катали. Сейчас «валенцы» представляли собой низкие валяные из шерсти ботинки без голенищ имеющие, между прочим, шов. Попаданец же знал, как закатывать валенки в круговую, этой технологии научил мастеров, взяв с них целовальную клятву, и получил прекрасные образцы и готовился налаживать производство. Однако столкнулся с нехваткой шерсти.
И так со всем, чего не коснись: обувь, одежда еда. Ну не нравились ему квашенные бочковые огурцы, а консервированные он любил. А тушёнка? Как без неё? Вот и тут пришлось у стеклодувов заказывать банки с крышками, у кузнецов пружины и собирать гуттаперчу с бересклета, так же, как и каучук превращавшуюся в резину после вулканизации серой. Причём из этого растения на Руси сотни лет делали веретёна, ткацкие челноки, из створок плодов получали коричневый и жёлтый красители для тканей и кожи, а вот сок из корней использовать толком не умели.
Фёдор вспомнил про гутаперчу в слободе, когда искал и собирал лекарственные растения для царицы Анастасии. Там же смешал её с серой и вулканизировав, сделал себе уплотнители для шлема и панциря. Получилось так хорошо, что понравилось Ивану Васильевичу.
А имея резину, грех не озадачится производством сапог, плащей, водяных поршневых насосов и многого другого, что облегчает жизнь.
Поэтому, очертив круг ближайших политических задач, Фёдор облегчённо вздохнул и пошёл спать.
— Ты часть рода. Один ты не выживешь! — с чувством сказал дядька Василий.
— Так я и не собираюсь жить один, — со вздохом произнёс Фёдор. — Просто вы не понимаете, что не всегда надо переть наверх, расталкивая других локтями и грызя глотки. Как бы вы не толкались, вы не станете не только родовитее, но и грамотнее.
— Ты нам позволь рядить, как за место под солнцем драться! Ты кто такой?! Он кто такой, Никитка? Что он из себя выдумал? — спросил, оборачиваясь к Никите Романовичу его брат Данила. — Учить нас вздумал! Щеня! Сколько ему лет, Никитка?
— Отец, скажи ему, что, если он будет лаяться, я вообще уйду. Зачем мне эти нервы?
— Не ерепенься, Данила! — попытался укоротить нрав брата отец Фёдора. — Фёдька дело говорит. Не от него сия указка, а от царя. Правильно Федька говорит. Надо грамоте учиться.
— Да не идёт у меня эта ваша грамота! — почти вскричал дядька Данила. — Не понимаю я эту вашу цифирь. Что такое сотня и тысяча буквами — понимаю, а как складывать эти тысячи — не понимаю. Да и к чему считать ядра и пули? Чем больше, тем лучше! Карты какие-то придумали. Метры и километры! Мать их ити! Мы сколько лет в походы хаживали без карт и ничего… И крымчаков били, и Казань брали, и Астрахань. А тут… Рассчитай, видите ли, успеет ли войско дойти от Москвы до Коломны за два дня, если отряд идёт десять километров в час, а до Коломны всего двести этих самых кило, мать их, метров!
Фёдор даже фыркнул от удивления, от того, что дядька почти слово в слово повторил условие самой простой задачи.
— На хрена мне это считать, когда я и так знаю, что не дойдёт? Зачем мне, воеводе, это знать, Федюня? Зачем мне знать, кто сколько провизии должен с собой взять? Пусть берут сколько хотят! Ты думаешь, если я скажу сотнику, чтобы тот сказал десятнику, чтобы тот сказал ратнику, чтобы тот взял в поход десять мешков овса, тот возьмёт? Хера с два! Он возьмёт пять, а остальное сопрёт в другой сотне, или выпросит у меня в обозе.