Филин с железным крылом
Шрифт:
«Как ты низко пал, брат», – рассмеялся Ардион. Верну казалось, что он видит его в кружевной тени яблонь: темно-синяя мантия текла по траве, как туман, в вечернюю свежесть вплелась прохладная сухая нотка болотной травы. Ардион любил болота и уходил туда всегда, когда ему хотелось побыть одному. Отец, помнится, сердился. Солнечный Кормчий не любил болота, словно в них таилось нечто, способное ему навредить. Словно там была могила его врага.
«Солнечный Кормчий не любит ни одного из своих детей, – подумал Верн, будто Ардион мог его услышать. – Ты, я, Микелла – мы просто
Он никогда всерьез не думал о том, чтобы вернуться. Слишком громко звучал в ушах хруст крыла, которое Ардион выламывал, задыхаясь от ярости, слишком ныли по ночам и в дождь шрамы на боку. Да и к кому возвращаться? К отцу, который стравил сыновей, чтобы посмотреть, что из этого выйдет? К сестре? Он даже не знает, где ее искать.
Птичка пискнула, прыгая над его головой. В траве возилась полевка: ее упитанное семейство жило здесь еще до того, как Верн поселился в доме, и он не стал их прогонять. Пусть себе живут, грызут клубни его нарциссов. Даже странно, что полевки не боялись филина, своего естественного врага, но Верн почему-то этому радовался.
Он никогда не хотел, чтобы его боялись. Он не нуждался ни в страхе, ни в преклонении.
Что сейчас делает Бриннен? Чем занята его воспитанница? Должно быть, плачут – что еще тут можно делать? Верн неожиданно подумал, что Антию выбрали не просто так. Отец надел на него корону потому, что не любил младшего сына и хотел избавиться от него чужими руками. На руке Антии появилась печать потому, что она сделалась опасной.
Ничего не случается просто так, это истинно для всех миров – Верн успел узнать это на собственной шкуре.
Он вздохнул и поднялся с гамака. Надо было лететь.
Вечером пошел дождь.
Спасательные дирижабли, которые висели над городом, казались рыбинами, плывущими через влажный сумрак. Если Великий кит двинется по океану, то люди бросятся к ним, станут карабкаться по веревочным лесенкам в рыбье брюхо. Когда-нибудь Кит прекратит движение, и дирижабли выпустят уцелевших на развалины городов.
Дядя Бриннен все-таки напился. Сейчас Антия слышала, как он сидит на кухне и негромко поет о солдатах, которые возвращались домой из плена. Пару раз пытались заглянуть любопытные соседи, но дядя Бриннен их прогонял с такой бранью, что Джаккену стоило бы у него поучиться.
– Дурак! – крикнула Мавга, булочница, которая продавала свой сдобный товар в пекарне на углу. – Счастье же, гордись! Вылезешь из нищеты этой окаянной, жить будешь как человек! Да и она жизнь за людей отдаст, не то что папаша ейный!
Дядя Бриннен взял свою старую палку и вместо ответа швырнул в булочницу. Попал.
Антии стало легче после того, как она смогла прорыдаться. Она успокоилась и не то чтобы приняла все, что должно с ней случиться, но стала думать о будущем уже без боли.
В конце концов, она должна была умереть восемь лет назад. Если бы не офицер-инвалид, которого держали при дворе из жалости и в качестве благодарности, Антия уже давно стала бы землей и травой рядом с родителями и братом.
Сможет ли ее душа вырваться из подземелий, когда все закончится?
Дождь шел все сильнее. Сидя у окна, Антия видела, как над пирамидой поднимается дым – жрецы охапками бросали в огонь травы и цветы, благодарили Небо за избранных дев. Антия знала, что много веков назад на вершине пирамиды вырезали человеческие сердца и швыряли на жертвенники. Когда она проходила мимо, по спине всегда пробегал холодок. Антии казалось, что в трещинах камней до сих пор сохранилась кровь.
Через три дня пребывания там избранные девушки войдут в парадные врата, минуют просторный зал Неба и увидят широкую лестницу, которая ведет во тьму. Дальше Антии было страшно думать. Дальше будут подземелье и черные ходы, которые ведут вниз, к Великому Киту.
Никто не знал, что бывает потом.
Ни одна девушка еще не поднялась на поверхность. Антия представила белые дуги костей, лежащие во тьме, и ее снова стало знобить.
Над улицей мелькнула птица. Антия всмотрелась – да это же филин! Но что у него с крылом? Она готова была поклясться, что правое крыло птицы металлическое – вон как сверкает. Филин сделал круг над их домом, опустился на крыльцо, и Антия услышала стук в дверь.
Ей представилось, как филин постучал клювом, и Антия чуть не рассмеялась.
Она открыла створку, высунулась из окна: на ступенях стоял человек. Филина не было.
– Кого там тьма принесла? – услышала Антия голос дяди Бриннена. Кажется, он искал еще одну палку, которой можно вытянуть по спине назойливого посетителя. Дверь открылась, и дядя Бриннен ахнул:
– Ты!
– Я, – ответил Верн. – Будем считать, что я передумал.
И Антия увидела, как в сумерках сверкнуло стекло бутылки вина.
Она бегом бросилась вниз, чуть не упала на неровных ступеньках и влетела в гостиную как раз тогда, когда Верн вешал плащ на крючок, а дядя Бриннен нес с кухни стаканы. Не говоря ни слова, Антия взяла бутылку со стола и решительно сказала:
– Хватит.
Она была готова к тому, что дядя Бриннен начнет спорить, но он лишь кивнул и поставил стаканы на каминную полку. Верн усмехнулся.
– Решительная девочка, ничего не скажешь.
– Вы мне поможете? – спросила Антия. Надежда прорастала сквозь ее душу, и Антия чувствовала, что почти готова взлететь. Верн кивнул, сел в кресло и осведомился:
– Откуда ты знаешь о владыке Ардионе?
Антия опустилась на продавленный диванчик рядом с дядей Бринненом. Верн с любопытством посмотрел по сторонам, словно попал в музей: Антия невольно подумала, что благовоспитанной барышне стало бы стыдно за скудную обстановку, за этот диванчик, шкаф, который отдали соседи, стулья, такие старые, что на них страшно садиться, – как же хорошо, что она не была такой барышней и не стыдилась честной бедности.
Ей все еще было не по себе от того, что ее сон оказался чем угодно, но только не сном.