Философия случая
Шрифт:
Информация, содержащаяся в литературном произведении стабилизированного типа, отчетливо разделяется на два рода: существенную (сюжетную, в том смысле, что она дает понять каузальный скелет событий) и несущественную. Функции этой последней (несущественной) информации: маскировка сюжетного скелета, или же дезинформация относительно того, что разыскивается; или же расширение текста за счет подробностей, нейтральное в информационном плане. Такое литературное произведение живо напоминает математическую задачу с одним или несколькими неизвестными. Будто бы эту задачу, чтобы облегчить жизнь школьной молодежи и привлечь ее беллетризацией, изложили так, что не какой-то X так и так относится к некоему Y, а у некоего садовника была яблоня, на которой росло столько-то яблок. Три мальчика хотели разделить их между собой... и т.д.
Подобно тому, как вся «ценность» и существенный смысл беллетризованной задачи заключается в упомянутой чисто повествовательной информации, какую из нее необходимо извлечь, таким же образом только в повествовании заключается ценность важнейшего для читателя аспекта уголовного романа. Потому что вполне литературный текст, выдающий себя за уголовный роман, но представляющий, например, некую загадку и оставляющий ее безо всякого решения, – такой текст не есть уголовный роман sensu proprio [60] .
60
в собственном смысле (лат.). – Примеч. пер.
В реальной жизни отношения между садовниками и мальчиками, крадущими у тех яблоки, имеет свои обширные социально-психологические аспекты и более узкие – математические. Однако беллетризованные математические задачи никогда не могут прибегать к психологии как к фактору, вносящему индетерминизм в самую их решаемость. Таким же образом четко каузальной должна быть механика событий в уголовном романе. Если кто-нибудь, как Дмитрий Карамазов, хотелубить отца, но не убил, то такой персонаж важен для уголовного романа только с той точки зрения, что он есть лицо совершенно безвинное в данном детективе. Значение имеет лишь то, who done it [61] . Поэтому поступкиинтересуют автора и читателя детектива больше, нежели их фактические или факультативные мотивы. Ведь проблематика «чисто уголовного» романа всегда локальна. Никаких социологических, психологических, философских ассоциаций в ней нет, как нет их ни в шахматной партии, ни в задачах о садовниках с яблоками. Как в шахматах и в этих задачах различаются два множества предметных признаков, связанных соответственно с информацией существенной и несущественной, так аналогичное разделение можно провести и для уголовного романа. Это доказывает его структурную механичность. Текст, подобно часам, складывается из частей абсолютно необходимых – таких, как стрелки, зубчатые колеса, пружина, а также из вполне заменимых, создающих «оболочку для обращения с часами», каковы футляр в виде шкафчика, крепления, ножки (или их отсутствие) и т.д.
61
кто это сделал (англ.). – Примеч. пер.
Такие создания человека, по существу, имеют только один существенный линейный параметр, а также ряд ложных параметров, играющих по отношению к существенным роль маски для важных процессов. Однако ни в организме, ни в «немеханистической» литературе не удается с полной точностью провести отделение «шумового» от «информационного». Потому что литературное произведение – например, роман Фолкнера «Звук и ярость» – содержит «шумовые фрагменты» не в виде «маски» для интриги «как таковой», но в виде некоего эквивалента мира, который сам – «как будто сон безумца, впавшего в беспамятство». Таким образом, из детектива можно выделить его «задачу», но нельзя совершить такой хирургической операции над романом Фолкнера, потому что в нем интрига – это не просто каузальный пусковой механизм. Свести же ее к такому механизму (например, путем сокращения) – значит лишить роман его существенной информации. Попытка сокращения, как своего рода «тест» для выявления роли типично каузальных связей в структуре литературного произведения, выявляет в романе Фолкнера взаимное противопоставление между полной автаркией детективной интриги и неавтономности фабулы. Такое произведение, рассматриваемое в качестве уголовного романа, далеко выходит за пределы соответствия с генотипической моделью. Ибо сходство одного информационного объекта (в данном случае генотипа) с другим (литературным произведением) имеет свои границы. Только сопоставление значительного числа таких объектов позволяет лучше сориентироваться в том, что это, собственно, такое – «информация». Теория литературного произведения исследует частный случай артикуляции в естественном языке. В свою очередь, язык – частный случай информационных технологий. Другим таким случаем является, например, генетический код. Мы не можем удовлетворительным образом рассмотреть проблемы теории литературного произведения, если не будем располагать таким подходом, который сохраняет свое значение для всех возможных информационных явлений.
Объекты информационные и объекты физические
Как, собственно, понимать, что «передача информации – статистический процесс»? Отчего мы неоднократно возвращались к этому аспекту процессов передачи информации и повторно употребляли изжитый термин «стохастический» или «пробабилистский»? Дело в том, что реальный мир полон разнообразия, управляемого случайными факторами. Этим и определяется тот факт, что любой акт коммуникации по своей природе статистичен. Следовательно, процесс адаптации живых организмов к этому миру, управляемому случайными факторами, не мог не отразить этой столь фундаментальной особенности среды. В природе (если исключить живые организмы) нет коммуникации как кодирования и декодирования сигналов. Информационные машины, хотя и не являются организмами, не составляют исключения, потому что искусственно созданы живыми организмами, подразумевается – людьми. Итак, присмотримся поближе к обстоятельствам, в которых возникает сигнализация – доязыковая, а затем языковая, включающая как генетическую, так и этническую.
Язык генетических процессов появился на миллиарды лет раньше, чем этнические языки, но до него уже существовал язык биологических процессов, из которых тот первый (генетический) язык, в свою очередь, и возник. Ибо те процессы, которые делают возможным и стабилизируют гомеостазис (который, в сущности, и есть жизнь), послужили сырым материалом или матрицей для хромосомных кодов. Истоки жизни лежат на молекулярном уровне материи. Носителями информации на этом уровне служат отдельные молекулы, а врагом передачи информации, нарушителем процессов организации – шум. На этом уровне шумом являются прежде всего тепловые факторы:
По правде сказать, не бывает такого отсутствия реакции на молекулярные атаки хаоса, чтобы эта «несгибаемость» позволила бы противостоять им сколь угодно упорно и сколь угодно долго. Никакая организованная система, будь она выкована, например, из самых благородных металлов, ни сама не может просуществовать в такой среде миллиарды лет, ни – тем более – дать начало другим, более сложным системам. Итак, весь процесс биогенеза был с самого начала обречен на коммуникацию со средой – как вследствие материальных обстоятельств возникновения жизни (ибо у биогенеза «не было другого выбора»), так и потому, что избранная биогенезом тактика «игры со средой» действительно была (так представляется нам сегодня с позиций эмпирической науки) лучшей из возможных.
Для короткого срока «несгибаемое» конструктивное решение, как представляется, было лучше «жизненных», потому что оно более экономно в энергетическом отношении. Это следует из того, что энергетическая «цена» поддержания в равновесии подъемного моста как равная нулю наверняка меньше тех «убытков», которые даже при собственной неподвижности несет каждый организм, выполняющий свою работу в произвольной экологической позиции. «Несгибаемая» конструкция в буквальном смысле не работает, даже если двигает тяжести; напротив, животные или человек выполняют работу, даже если неподвижны. Однако политика, которой следуют мостостроители, в своей основе краткосрочна, ибо сопротивляемость мостов чисто статична и лишена самокорректирующих тенденций. Так что ни один мост не простоит и двадцати тысяч лет, тогда как организмы ухитряются сохранять свое существование на протяжении миллиардов лет.
Начало жизни было и началом первых «циклично замкнутых» процессов, поскольку жизнь есть организованность, прежде всего темпоральная, в особенности на своих микроскопических уровнях. Упорядочение жизни во времени основано на беспрестанно обновляющемся динамическом равновесии, которое немедленно нарушилось бы при отсутствии циклов. Внутри клетки от процессов к процессам передаются информация и энергия. Там же, в клетке, начались когда-то первые «молекулярные артикуляции», а в протоплазме возникли центры, связанные друг с другом обратными связями таким образом, что они стали одновременно получающими и передающими информацию и материалы станциями, которые и делают возможным дальнейшее сохранение жизни. Но и такое равновесие не может установиться в данной среде иначе как осцилляторно: не существует гомеостазиса без колебаний в значениях параметров системы. Для конструктора машин, в которых также имеются обратные связи, осцилляция – это только враг. Жизнь – лучше, чем машины, «вписанная» своей динамикой в различные среды обитания – превратила осцилляцию в свой стержень. Таким образом, клеточные элементы, а затем и клетки в их целости стали синхронизованными осцилляторами-камертонами, из которых одни задают другим «тон», но и сами, в свою очередь, поддерживаются в своем осциллировании через протоплазматические тяжи, передающие такого рода тоны, которые определяют внутриклеточные процессы. Ритмы этих биохимических колебаний, заданных темпами анаболии и катаболии, – в сущности, ритмы обмена веществ, – накладываясь друг на друга, дают некую усредненную монотонность, а в более крупных организмах частным случаем этого являются различные ритмы типа циркадных, то есть суточных: например, ритмы сна и бодрствования. Некоторые из этих ритмов столь медленны, что их фазы бывают растянуты на целые годы: таковы периоды смены возбужденности депрессией и, наоборот, у циклотимиков.
Жизнь – это игровая стратегия, при которой противник использует стохастические тактики, парирование которых осуществляется перестройкой структуры в неких границах, то есть «ходами» на уровне целостного организма. Путем усреднения отдельных микроскопических процессов образуются как внутриклеточные, так и межклеточные потоки информационной и энергетической циркуляции. В самой основе жизни, следовательно, мы обнаруживаем статистику.
Однако в ходе практической реализации биогенеза как биоэволюции оказалось, что этот способ поддержки гомеостазиса, основанный на колебаниях и повторах, недостаточен. Со временем в сердцевину циклов, образующих круговорот информации и энергии, вкрадываются нарушения, приобретающие вид таких составных компонентов этого круговорота, которые устранить невозможно. Начинается десинхронизация, распад корреляций, расфокусировка. Снижается точность коррекции состояний, заданная обратными связями. Но эволюция парировала и эту опасную угрозу – изобретением, по существу, очень простым, но в известном смысле гениальным. Хотя структурированность организмов «портится», не у всех появляются абсолютно одни и те же дефекты. Таким образом, соединяясь друг с другом – по меньшей мере парами, – клетки могут исправлять нарушения. Хотя этот процесс выглядит на самом деле не так просто, как мы его изображаем здесь, тем не менее такова его информационная основа.