Философия. Книга вторая. Просветление экзистенции
Шрифт:
Истина как самобытие противостоит в незамыкающемся в целость мире другой истине. Пред трансценденцией она есть гибель во времени. Истины - зто способы гибели в качестве мирового существования в его временном явлении.
Борьба, действительная в мире как пассивное сбывание и активное действие ради существования, какого бы то ни было рода, становится средой экзистенциальной борьбы, только если появляется та объективно непостижимая раздвоенность (Zwiesp"altigkeit), что всякая экзистенция привязана к эмпирическому явлению, в котором она осуществляет себя и за существование которого она, как и всякое существование, должна бороться - и что она в то же время есть нечто большее, нежели эмпирическое явление, а потому способна не только рискнуть им, но и отречься от него. Хотя сама она и бьется за свое существование, однако не любой ценой.
1.
– Возможная экзистенция как существование ведет борьбу с самой собою: против зла как неодолимого и однако, лишенного экзистенции, сопротивления своеволия в слепом упрямстве сугубого существования, как обращением предельного условия моей деятельности ради испытания себя перед своею трансценденцией - в одну лишь обусловленность моей деятельности выгодой для моего существования; против всех видов отпадения в ничтожество от уклонения и несопротивления; против собственного неверия в лишенном трансценденции наслаждении жизнью или в отчаянии от жизни. Возможная экзистенция осуществляется только в этой борьбе, начинающейся вновь после каждой победы, возобновляемой снова, в затрудненных условиях, после каждого поражения. Победа может, в покое уверенной безопасности, стать для нас пагубной, поражение же, на самом краю пропасти, - вести к самому решительному восхождению.
Борьба с самим собой, при неизменности содержания, становится в другой форме борьбой с внешним противником (Kampf nach aussen). Как таковая она есть борьба возможной экзистенции против засилья несамобытия как ничтожества сугубого существования, заявляющего претензии как таковое и с течением времени, подобно неизменно поднимающемуся к поверхности илу, обнаруживает свое ничтожество самой своей устойчивостью, отнюдь не составляющей победы. С этой стороны, это - борьба, движимая ненавистью ничтожного к сущему. Ничтожество старается доказать себя, и - обманываясь и, однако, не получая удовлетворения - находит это подтверждение своих прав в уничтожении явления экзистенции в существовании. Его воля к ничто - как к тому ничтожеству, которое есть оно само - скрывает себя от себя самой. Она обманывает всякое подлинное бытие и оказывается обманутой сама, оттого что достижение собственной устойчивости во времени кажется ей бытием.
2. Вопрос о единой вере.
– В лишенном экзистенции мировом существовании все решает воля к нивелировке как ничтожество бессамостности (Nichtigkeit der Selbstlosigkeit) и витальная, характерологическая данность единичного существования. Каждый хочет от другого, чтобы он был подобен ему. Только для экзистенции требует разрешения вопрос: могу ли я, поскольку я полагаю, что пребываю в истине, желать, чтобы каждый другой был таким же, как я (kann ich, sofern ich in der Wahrheit zu stehen glaube, wollen, jeder andere solle so sein wie ich)? Вправе ли я считать свою веру, которая есть для меня единственно истинная вера, единой верой вообще и желать привести к этой вере всех других?
Отрицательный ответ следует из самой ситуации экзистенции в существовании. Экзистенция, чтобы быть действительной, должна быть историчной. Только туда, где экзистенциальная пустота, может без сопротивления втекать всякое содержание, но тогда оно может стать здесь только воображаемым тотальным знанием и пониманием, но не бытием. Именно потому что я есмь я сам, я не могу воспринимать другое истинно сущее, которое, если бы сделалось действительным во мне, разрушило бы меня самого. Я хотел бы воспринять его - ибо я хотел бы быть истинным также и в том смысле, чтобы пребывать во всяком бытии, - но я должен быть доволен тем, что оно - это другой. Я люблю то, что есть, и люблю его даже и тогда, когда не могу быть им сам. Я отказываюсь от равенства уровней, замечаю безусловно превосходящее меня, как и слабейшее, отказываюсь от оценки и борьбы, и все же пребываю в любящей коммуникации, успокоенный тем, что есть другое, чье бытие, даже если оно с необходимостью отталкивает меня от себя, лишь тем более решительно приводит меня ко мне самому.
Существует, однако, психологически-социологическое правило: большинство миросозерцаний и содержаний религиозной веры имеют тенденцию считать себя единственными всеобщезначимыми содержаниями. Они занимаются пропагандой, чтобы принести спасение, как они его понимают, всем людям. Они заключают в себе зачаток нетерпимости, которая заставляет их на всех ступенях фактически доступной им власти пользоваться всеми возможными насильственными средствами для того, чтобы навязывать себя другим. Постольку они, по устремлению своей воли, суть миросозерцания для всех, кафолические истины. Только для философии свободы и соответствующих ей форм религиозной веры действителен вопрос, чего допустимо и возможно осмысленно желать как вынуждаемого силой, а чего нет (was sinnvoll als erzwingbar gewollt werden darf und kann, und was nicht).
Поэтому ответ на поставленные вопросы таков: я хочу, чтобы каждый другой был таким, каким стараюсь стать я: самим собою в своей истине. Экзистенциально имеет силу требование: следуй не мне, а следуй самому себе! Самобытие пробуждает самобытие, но не навязывается ему (ich will, dass jeder andere sei, wie ich zu werden mich bem"uhe: in seiner Wahrheit er selbst zu sein. Existentiell ist die Forderung: Folge nicht mir nach, sondern folge dir selbst! Selbstsein erweckt Selbstsein, aber zwingt sich ihm nicht auf).
Возникает, однако, вопрос: можно ли вменять другому самобытие, если он к нему не способен; не является ли в таком случае истиной именно навязанная вера, потому что люди, не имеющие самости, могут жить только в этой вере? Спрашивается, далее, не означает ли требование самобытия самой бесчеловечной насильственности, закрадывающейся в душу без внешнего насилия; не есть ли вообще самобытие и призыв к экзистенции некая фантастическая иллюзия?
Однако подобное вопрошание движется на уровне психологического рассмотрения действительности существования, на котором самобытие и свобода заведомо не встречаются. Этот позитивизм неубедителен; ибо надлежит, вопреки ему, до тех пор настаивать на необходимости самобытия, пока другой еще желает оставаться в принимаемой им всерьез коммуникации. Что такое человек, который уже не желает быть самостью, - этот вопрос лежит на том уровне, где заканчивается всякая философия, но также и религия, и остается только как чисто позитивистский, политико-социологический вопрос: как возможно добиться порядка в обществе и не целесообразно ли будет, может быть, воспользоваться для этого некоторым суеверием?
Вместо того чтобы принадлежать к единой вере всех, в объективной оформленности которой сказывается воля к власти некоторого единого, человек в решающие мгновения отбрасывается из всех объективных форм всецело к самому себе. Поэтому борьба -уже не за существование, но за открытость, - сохраняется даже и в солидарности коммуникативной веры. В любви я как самость соединяюсь с другим как самостью. Но, при всем тождестве в силу соотнесенности с подлинным бытием, остается в то же время неустранимая разделенность: каждый живет на собственную ответственность, без зависимости от другого, но в удостоверении и в отголоске другого. Возможность ситуации веры против веры еще остается даже и в самой тесной связанности (In der Liebe verbinde ich als ich selbst mich mit dem Anderen als ihm selbst. Aber in aller Identit"at durch die Bezogenheit zum eigentlichen Sein bleibt zugleich die dauernde Getrenntheit: jeder lebt auf eigene Verantwortung, ohne Abh"angigkeit, aber in der Vergewisserung und im Widerhall des Anderen. Die M"oglichkeit von Glaube gegen Glaube bleibt noch in der engsten Verbundenheit).
3. Борьба веры против веры.
- Если бы действительна была только борьба бытия с небытием, истины с неистиной, добра со злом, то через все существование проходило бы одно всеобъемлющее движение. Но из множественности экзистенции происходило как иной пафос то, что экзистенция борется не с безэкзистенциальностью, но с другой экзистенцией. Лишенное экзистенции есть лишь противное и ничтожное, чужая же экзистенция имеет свою собственную глубину; борьба экзистенции с другой экзистенцией, как борьба между верой и верой, не подпадает ни под одну из альтернатив истины и лжи, добра и зла, веры и безверия (Glaubenslosigkeit). У этой борьбы в самом истоке иной характер -непостижимой в своем последнем смысле борьбы против признаваемого в душе равноценным себе, другого нашей возможной коммуникации. Хотя ситуация в существовании делает необходимым известное решение спора, борющиеся знают здесь, что в трансценденции они оба составляют единое целое.