Философия. Книга вторая. Просветление экзистенции
Шрифт:
Вопрос о свободе двояким образом - и с равной изначальностью - затрагивает меня (l"asst mich betroffen sein):
Я вижу, как я погружаюсь в бездонность, если принимаю раздор всерьез. Но как пробуждающаяся свобода я сам же, в свою очередь, выделяю себя из содержания историчной субстанции, в которой я наивно коренился и которой не могу и не хочу отбросить прочь, предавая ее. Свобода сама испытывает себя в своем осуществлении. Она, из содержания своего происхождения, на границе своей формальной ничтожности заботится о собственной положительности.
Затем вновь навязывает мне себя возможность несвободы, которую, казалось, я оставил позади. Я начинаю думать, что, может быть, никакой свободы вообще нет. Нерешительный после первого пробуждения в том, как должно мне теперь приняться за себя, еще не имея подлинного самостояния, я вновь держусь за послушание и чужое руководство, хотя бы и с негласными оговорками. Я осматриваюсь в мире, ориентируясь в нем. Может быть, я без остатка зависим, сам того
Этот импульс остается во мне в течение всей жизни. Если мне недостаточно осознавать свободу, не зная ее (die freiheit inne zu werden, ohne sie zu wissen), если мне кажется, что она потеряна для меня как действительность моей самости, то мне хочется обрести ее вновь объективным способом. Отсюда возникают мысли, которые для себя терпят крах, но в этом крахе и по контрасту тем с большей решительностью отбрасывают меня к подлинной свободе, из угрожаемой возможности которой они возникли первоначально в вопросе о ней.
2. Ходы мысли, желающие доказать существование свободы.
– Я мыслю свободу как некое начало, не имеющее причины (Anfang ohne Ursache). Свобода есть там, где некоторый ряд начинается из ничего. Мир вообще, или нечто в мире, должно начаться, хотя этому невозможно установить или даже только выяснять (zu erfragen) причину. Однако первое начало, которое было бы границей вопрошания об основании, представляло бы объективно несостоятельную мысль. Эту мысль невозможно осуществить ни в какой эмпирической действительности, ибо там, где, положим, утверждается абсолютное начало, я все-таки неизбежно должен спрашивать «откуда?» и «почему?» Совершенно исключено, чтобы некогда был обнаружен какой-либо факт, в отношении к которому этот вопрос стал бы невозможен. Объективно цепочки причин всегда ведут в нескончаемую даль, и объективно я не могу ни сказать, что начало есть, ни сказать, что нет никакого начала.
Абсолютное начало, которое мы вопрошали бы о его причине, не имея возможности выйти за пределы самого начала, было бы causa sui38. Но эта мысль заключает в себе нечто невозможное, потому что она есть логический круг или самопротиворечие. Она как мысль объективно бессодержательна и возможна лишь как выразительное средство для просветлений, в которых она уже не подразумевается более как понятие о некотором объективном бытии.
Далее предпринимается попытка создать как бы пространство для свободы, хотя бы существование ее и не было доказано как наличное, указывая на пробелы в ткани убедительных рядов необходимости. Ищут объективные границы каузальной закономерности, остаток, уже более ей неподвластный. Но даже если бы возможно было указать на такой остаток, это было бы негодное место для той свободы, которую мы сознаем в себе, экзистируя, среди каузальных необходимостей. Этим было бы доказано слишком мало для того, чтобы удовлетворить наше сознание свободы. Но о самой попытке этого доказательства нужно сказать вот что:
Предпосылка мира, до конца упорядоченного законом причинности, вполне осмыслена для нашего фактического познания; ибо всеобщезначимое познание возможно лишь в тех пределах, насколько простирается закономерный порядок. Но этот порядок именно поэтому остается все же недоказуемым как утверждение некоторого абсолютного, объективного мирового бытия в себе. Объективность означает здесь только познаваемость согласно законам. То, что не подчиняется законам, следует лишь слепо принимать как данность, а познать никоим образом нельзя, так что, если бы свободу можно было мыслить как обнаружимую вне пределов каузальности, ее во всяком случае нельзя было бы познать вне этих границ или же пришлось бы, в свою очередь, постулировать не открытый еще закон, который должен был бы вновь отменить свободу.
Теоретически вполне возможно, что на границе познания появится некий неразложенный остаток, в котором будет дан опыт границы подчиненного законам порядка. В этом случае, хотя предметом опыта является только то, что находится внутри этой границы; но пограничный опыт как таковой останется, и он не может познавать своего того, что «по ту сторону» границы; ибо он не может делать никаких положительных утверждений о его существовании. Подобное утверждение, как только оно оказалось бы верным, устранило бы самый остаток, поскольку вовлекло бы его в мир закономерного порядка.
– Но если бы теперь этот остаток, о котором мы ничего сказать не можем, был бы доказан как граница, то возможно было бы поставить вопрос об отношении между этим остатком, объективно познаваемым как граница каузального порядка, и экзистенциальной свободой, - а именно, вопрос, может ли теперь эта мысль об остатке косвенно доказать свободу, - постольку, поскольку означает наличие чего-то такого, для чего - как и для свободы - не имеет силы каузальность. Но этот будто бы свободный от каузальности остаток не находится вовсе ни в каком отношении к экзистенциальной свободе. Экзистенциальная свобода, если она понимает сама себя, не будет не только утверждать, но и искать своей объективности, потому что она знает, что эта объективная возможность описывает нечто совершенно иное, нежели то, что она достоверно сознает в самой себе. Если бы, однако, мы сделали тот шаг, которым превратили бы экзистенциальную самодостоверность свободы в объективирующее утверждение «свобода есть» (objektivierende Behauptung, es gebe eine Freiheit), то отношение между этой свободой и тем остатком на границе объективной закономерности все-таки никогда не вышло бы за пределы возможности того, что начало, как абсолютная закономерность в объективном смысле может быть наружным покровом для истока в экзистенциальном смысле. Но здесь не было бы вовсе никакого доступного для демонстрации частного отношения; здесь сохранялась бы несоизмеримость (Disparatheit) объективного начала и экзистенциального истока, а тем самым и перекос в том первом шаге, который желал объективировать экзистенциальную свободу.
Эти идеи приобрели актуальность благодаря методам физики, позволяющим ей понять некоторые из своих закономерностей как статистические, имеющие силу нерушимых законов в отношении к бесчисленному множеству отдельных атомистических процессов в материи, хотя ни один из этих отдельных процессов не может быть познан нами согласно законам как необходимый. Физический закон относится здесь к отдельным атомистическим процессам так же, как статистическое правило к отдельным действиям личностей в человеческом обществе. Движение отдельного атома так же точно остается непознанным, как и отдельное внешнее действие сугубо статистически учитываемых личностей. Так же как статистические правила не отменяют с логической необходимостью свободы отдельной личности, так же и статистические законы природы не дают познания отдельных процессов в атомах. Но в то время как я, как лицо, обладаю самодостоверностью своей активности, причастен в коммуникации свободе другого, и наконец, с психологической объективностью вижу целый мир там, где статистика только подсчитывает внешние обстоятельства, - этот процесс в атоме для меня есть совершенное ничто. Из методической аналогии отнюдь не следует с необходимостью какая бы то ни было сопоставимость самих вещей. Эта аналогия осталась бы без всяких последствий для мышления о свободе даже в своей объективации, переходящей к утверждению, что в этом незакономерном отдельном атомистическом процессе нечто, находящееся по ту сторону пространства и времени (aus einem Jenseits von Raum und Zeit), воздействует на мир в пространстве и времени, аналогично тому, как я сам, находясь по эту сторону пространства и времени (aus einem Diesseits von Raum und Zeit her),, воздействую на мир в пространстве и времени. Отменяя осязаемую пространственную и временную вещность, мы утверждали бы вместо нее некое бытие-объектом из потусторонннего и посюстороннего, которое, однако, в действительности было бы совершенно ничтожно для познания.
– Эта новейшая физика оказывается полезной для философствования о свободе тем, что она на своей собственной почве не допускает абсолютизации своего мира, превращающей его в бытие в себе, в котором без изъятия замкнуты и мы сами. Она с осязаемой наглядностью и потому эффективно делает то же, что в философской мысли, и потому не убедительно, сделал для нас Кант: показывает, что бытие не исчерпывается бытием как наличностью вещей, подчиненных законам.
Специфическое решение вопроса о взаимосвязи между свободой и существованием в мире, данное Кантом через различение родов бытия явления и вещи в себе, когда он сказал: то же самое, что, как объект в явлении, без остатка подчинено для меня каузальным законам (психологический индивидуум и его эмпирический характер), в себе самом свободно (как интеллигибельный характер)39, - мы можем отменить (r"uckg"angig machen), поскольку в этой формулировке заключена объективация на два мира; ибо есть только мир объектов (es gibt nur eine Welt der Objekte). Но, поскольку эта формулировка есть лишь неизбежно-объективирующая формулировка для бытия свободы, она остается для нас истинной. Свобода не просто «допускается» в пустотах - в остальном без изъятия закономерно упорядоченного мира. Ее объективное спасение всякий раз оказывается настолько жалким, что для нее было бы ровно столько же пользы, если бы ее вовсе никто не спасал. Но хуже то, что ее объективное спасение делает и ее саму чем-то мнимо объективным, а тем самым - чем-то инородным ей же самой.
3. Исток сознания свободы.
– Свобода не существует вне пределов самобытия. В предметном мире для нее нет ни места, ни пробела.
Но если бы я знал бытие трансценденции и всех вещей в их вечности, то тем самым свобода сделалась бы ненужной, и время исполнилось бы: я стоял бы в вечной ясности там, где ничего более решать уже не нужно. Коль скоро же я есмь во временном существовании, я знаю только существование, каким оно показывает мне себя в ориентировании в мире, но не знаю бытия в его вечности.