Философские письма
Шрифт:
С фанатичной яростью раздирающая на куски своих ближних
И с Евангелием в руках хулящая людей.
На ложе из цветов, небрежно откинувшись
Покоится неподалеку от нее юная красавица:
Это - Притворство, занимающееся болтовней, лежа в постели;
Оно слушает, не понимая, и смотрит через лорнет,
Бесстыдно краснеет и вечно смеется без радости,
Изображает себя жертвой сотни бед,
Пышет здоровьем под покровом румян и притираний,
Слабо плачется и искусно теряет сознание.
Если бы вы прочли этот отрывок в оригинале, вместо того чтобы читать его в этом слабом переводе, вы могли бы сравнить его с описанием Неги у Ле Лютрена206.
Итак,
Англичане извлекли большую пользу из трудов, написанных на нашем языке, и мы, в свою очередь, должны воспользоваться их опытом, после того как мы им дали в долг свой: и англичане, и мы - наследники итальянцев, которые были во всем нашими мэтрами и которых мы кое в чем превзошли. Не знаю, какой из трех наций следует отдать предпочтение; счастлив, однако, тот, кто умеет понять различие их заслуг.
Приложение
Есть одна английская поэма, которую трудно дать вам почувствовать, название ее - "Гудибрас". Это - сплошь комедийное сочинение, и, однако, сюжетом, его является гражданская война времен Кромвеля. Тот, по чьей милости было пролито столько крови и слез, дал жизнь поэме, заставляющей самого серьезного читателя смеяться. Образчик подобного контраста можно найти в нашей Менипповой сатире. Разумеется, римляне не стали бы создавать бурлескную поэму по поводу войн между Цезарем и Помпеем или на сюжет проскрипций Октавиана и Антония. Почему же страшные бедствия, причиненные Лигой во Франции или войнами между королем и парламентом в Англии, сумели стать объектом смеха? Да потому, что в основе этих пагубных раздоров было заложено нечто смешное. Парижские буржуа, возглавлявшие группировку Шестнадцати, примешали к фракционным ужасам развязную наглость. Женские интриги, козни легата и монахов вопреки вызванным ими бедствиям имели комический аспект. Богословские диспуты и фанатизм пуритан в Англии также были весьма смехотворны; вот эта-то смешная основа, как следует усиленная, могла стать забавной при условии, что будут удалены скрывающие ее трагические ужасы. Если булла "Unigenitus211" ("Единородный" (лат.). Примеч. переводчика.) вызвала кровопролитие, то поэма "Филотанус" не менее соответствовала своему сюжету, и ее нельзя было упрекнуть даже в том, что она не столь весела, забавна и развлекательна, как могла бы быть, и не содержит в основной своей части того, что обещает начало.
Поэма "Гудибрас", о которой я вам повествую, представляется сочетанием "Менипповой сатиры" и "Дон-Кихота"; преимуществом ее перед этими сочинениями является стихотворная форма; другое преимущество - ум: "Мениппова сатира" от этого далека; она - весьма посредственное произведение. Но сила ума автора "Гудибраса" открыла ему секрет, как оказаться значительно ниже автора "Дон-Кихота". Вкус, простота, искусство рассказчика, уместное включение похождений, умение ничего не расточать даром - все это стоит гораздо дороже, чем ум; итак, "Дон-Кихот" читаем всеми народами, а "Гудибрас" - одними лишь англичанами.
Автора этой столь необычной поэмы звали Батлер; он был современником Мильтона и пользовался неизмеримо большей известностью, чем этот последний, потому что был забавен, поэма же Мильтона печальна. Батлер выставил в смешном свете врагов короля Карла II; единственным вознаграждением, которое он получил, было то, что король часто цитировал его стихи. Битвы сэра Гудибраса были шире известны, чем сражения ангелов и дьяволов в "Потерянном рае". Однако английский двор обошелся с шутником Батлером не лучше, чем небесный двор поступил с серьезным Мильтоном: оба они умерли от голода или чуть не умерли от него.
Герой поэмы Батлера не был вымышленным персонажем, как Дон-Кихот Мигеля Сервантеса: это вполне реальный сэр и баронет, бывший одним из поклонников Кромвеля и его полководцев. Звался он сэр Сэмюел Люк. Дабы дать почувствовать дух этой поэмы, единственной в своем роде, надо выбросить три четверти любого пассажа, который собираешься переводить, ибо этот Батлер не умеет остановиться. Итак, стремясь избежать многословия, я свел приблизительно к ста стихам четыреста первых строк "Гудибраса".
Когда миряне и святые
Бранились в Англии между собой
И сражались за церкви
Столь же яростно, как за шлюх.
Когда англикане и пуритане
Затеяли столь страшную войну
И проповедники Назарета,
Выходя из кабака,
Отправлялись в кафедры бить в барабаны,
Когда повсюду, неведомо почему,
Во имя неба и короля
Покрыли Землю вооруженные люди,
Тогда Господин Рыцарь,
Долгое время пребывавший в праздности, как Ахилл,
Преисполненный священного гнева,
В сопровождении своего обер-шталмейстера
Вскочил с своего насеста
С саблей в руках и Евангелием
И решил отправиться на войну.
Сэр Гудибрас, этот редкий человек,
Был, как говорят, исполнен чести
И обладал умом и сердцем;
Однако в глубине этого сердца он был жаден и скуп.
Впрочем, благодаря некому новому таланту,
Он был весьма способен к судебным тяжбам,
Ровно как и к жестоким сражениям.
Велик в судебном кресле, велик и в седле,
На поле сражения и за конторкой,
Он напоминал тех земноводных крыс,
Что являются в двух обличьях
Как полевые крысы и водяные.
Но вопреки своему великому красноречию,
Своим заслугам и осмотрительности,
Он слыл среди некоторых знающих людей
Одним из тех орудий,
Которыми мошенники искусно
Умеют пользоваться без слов
И ловко ими крутить и вертеть:
Орудие это зовется "глупцом".
Но не потому, что он
Не был тонким знатоком
В теологии, логике и астрологии:
Он умел расчленить ниточку рассуждения на четыре нити,
Никогда не сдавался в диспутах,
Не сходя с места, изменял тезис,
Всегда был готов толочь воду в ступе,
Когда вовсе не нужно было распространяться.
Вера Гудибраса
Была подобна его разуму:
Она была бессмысленна и очень глубока.
Божественное пуританство,
Лучшая из сект на земле,
Не имеющая в себе ничего человеческого;