Фирма приключений

Багряк Павел

– Это я сказал, – заметил Честер.

– Не важно. Гард тоже так думает. Но у меня к нему вопрос как к юристу. Что грозило бы тому же Аль Почино, если бы он попал не ко мне, а в руки полиции, а затем правосудия? За убийство антиквара? Ну, Дэвид?

– Газовая камера. Ну, может быть, при условии каких-то смягчающих вину обстоятельств, лет двадцать каторги.

– Иначе говоря, смерть или двадцать лет медленных, хладнокровных, скрытых от мира пыток! Да-да, ты не можешь отрицать, что каторга для таких, как Аль Почино, – это растянутая во времени, но все-таки пытка, от которой тоже сходят с ума и даже кончают жизнь самоубийством. Этого ты не посмеешь отрицать,

Гард! Так что же? Двадцать лет подобных истязаний я заменил двумя месяцами, и не пыток, а опытов, а потом еще оплатил страдания человека, чего ваши тюрьмы – из соображений гуманности, наверное? – не делают!

– У тебя превратное представление о смысле и назначении наказания, – сказал Гард.

– Это почему же? – возразил Бейли. – Я не юрист, я ученый, но даже я понимаю, что вы подвергаете преступника истязаниям, как физическим, так и моральным, чтобы он осознал и исправился, – так? Так! Оставляю вопрос о том, как часто вы достигаете цели и так ли уж действенна ваша исправительная практика. Почему-то мне кажется, что, выйдя потом на свободу, через десять – двадцать лет, ваши «осознавшие» и «исправившиеся» вновь берут в руки ножи и пистолеты и вновь попадают под влияние мафий. Это называется, если не ошибаюсь, рецидивом, верно, Дэвид?

– Верно.

– И каков его процент? Ты не скажешь на память?

– Скажу. Большой.

– А я, между прочим, дав преступнику страшный урок, не только избавляю его в будущем от нищеты, то есть не только лишаю его социальных причин для совершения новых преступлений, но еще вытаскиваю его из болота мафии, вывожу из преступного окружения, из этой среды, сделав ему пластическую операцию и сменив ему не только имя, но даже отпечатки пальцев! Он может буквально как новорожденный начинать новую жизнь! Многие ли мои подопытные вернулись к своим прежним преступным занятиям? А, Дэвид, многие?

– Не знаю.

– Я знаю: единицы! Таким образом, вашей цели «осознания» и «исправления» мы достигаем быстрее, результативнее и более гуманным способом! Кстати сказать, с каждым из моих подопытных заключается контракт, а это значит, что формально «добровольность» соблюдена! Ну? Что ты скажешь на все это, комиссар? И ты, печатный глас народа?

Рольф Бейли вновь приложился к виски и не без торжества сошел с «кафедры» на рабочее место за письменным столом.

– Что касается меня, – сказал после паузы Честер, – то я, Дэвид, почти «готов».

– Могу тебе позавидовать, – мрачно произнес Гард. – У меня такой вопрос, Рольф. Если ты так убежден в своей правоте, почему бы эти опыты не делать открытыми? Не разрекламировать их полезность, результативность и, как ты говоришь, гуманность? И почему твой шеф и покровитель Дорон, едва я сунул нос в вашу преисполню, немедленно прекратил твою деятельность, а потом еще «наигуманнейшим» образом уничтожил почти всех твоих подопытных, заметая следы?

– Нет, – сказал вдруг Честер, – я еще не «готов». Подожду, что Рольф ответит.

– У него очень принципиальная позиция, – с улыбкой сказал Бейли, обращаясь к Гарду и имея в виду Честера. – Не пора ли нам его все же выгнать?

– Пожалуй, пора, – тоже улыбаясь, согласился Гард. – Впрочем, пусть сидит. Если серьезно, его колебания отражают и твои, Рольф. Я не могу поверить, что ты сам веришь во все, что говоришь.

– Не лезь ко мне в душу, – с горькой иронией сказал Рольф Бейли. – У современного человека душа – сплошной лабиринт, и там есть такие закоулки, из которых, бывает, даже с полицейскими собаками не выбраться… Но ты задал мне вопрос? Отвечаю. Почему бы не открыть наши

опыты? Во-первых, потому, что я не наивный идеалист, а опыты стоят колоссальных денег, – ты меня понял? Украдут! Конкуренты! Лишат приоритета! Кроме того, нельзя сбросить со счетов и то, что результаты наших изысканий имеют, безусловно, военно-государственное значение, – надеюсь, это не нужно тебе объяснять? Наконец, целый перечень не менее важных и существенных причин. Например: финансирование идет через ведомство генерала Дорона, – стало быть, он и определяет степень и уровень закрытости моей работы. Не я! Кто платит, как говорят, тот и заказывает музыку. И не вы, потому что вы с Честером пока что ни одного лемма на опыты не выложили. Есть и еще один довод. Массовое общественное сознание – а господствующая мораль есть производное этого сознания – всегда и неизбежно отстает от событий. Если даже вы, умные и видавшие виды люди, к тому же мои друзья, извините за выражение, накинулись на мою работу с несправедливыми обвинениями, а меня посчитали мракобесом и преступником, что прикажете ждать от недальновидного и тупого обывателя? Пройдет время, его сознание приспособится к новым условиям, и тогда он скажет мне спасибо, как, надеюсь, и вы. А пока – рано.

– Значит, – сказал Гард, – в массе своей народ, по-твоему, моральный консерватор?

– Ты еще сомневаешься в этом? Безусловно! Народ – быдло! Он развлекался, когда жгли Джордано Бруно, считал еретиком Галилея, разрушал станки, не принимал картофель, смеялся над синематографом, прежде чем его признал, восставал против компьютеров, опутал, как паутиной, «моральными проблемами» пересадку донорских сердец… Продолжать перечисление или хватит? Тебя не поражает, комиссар Гард, как это вопреки консерватизму толпы все же рождались прогрессивные идеи и пробивали себе дорогу?

– Не вопреки, – поправил Гард. – Вопреки воле народов еще ничего никогда не торжествовало.

– Да?! – прервал молчание Честер. – А фашизм? А войны?

– Что – фашизм? – сказал Гард. – Что – войны? Большинство не хотело ни того, ни другого.

– А им навязали! – с сарказмом воскликнул Бейли. – Что и доказывает: быдло!

– А кто тогда делает революции?! – тоже вскричал Честер. – Благодаря кому…

– Благодаря кому они происходят? Благодаря тупицам реакционерам, которые тормозят безотлагательные реформы и тем самым доводят до взрыва! Дураки – всюду дураки. Ждать, когда они прозреют и сообразят, что для народа благо, а что нет? У меня мало времени, нас всех торопят события.

– Вывод? Определять, что для народа хорошо, а что для него плохо, дано тебе? – сказал Гард. – Или вот ему? – Он указал на Честера. – Или Дорону?

– Есть люди близорукие, а есть дальновидные. Кто же кого должен вести?

– Это ты себя и Дорона, разумеется, полагаешь дальновидными? Вам и дано определять, что есть для народа благо? Гитлер тоже так про себя думал и привел народ к катастрофе! – резко сказал Гард. – А вы с Дороном просто иезуиты, исповедующие лозунг: цель оправдывает средства!

– Опять демагогия! – презрительно бросил Бейли. – Иезуиты! А что такого они сделали, позволь тебя спросить? Какой такой цели достигли, используя неправедные средства?

– Основали фашистское государство, – тихо сказал Честер.

– Какое? Где и когда?

– В семнадцатом веке, в Парагвае. Что у тебя было по истории на второй год обучения в колледже? Иезуиты так воспитали народ, то есть местных индейцев, что он с благодарностью целовал розги, которыми его пороли «отцы», лучше народа знающие, что человеку для его же блага надо.