Физическая невозможность смерти в сознании живущего. Игры бессмертных (сборник)
Шрифт:
Я меряю шагами свою белую безликую комнату, из которой мне почему-то запретили выходить, просматриваю в который раз книгу с портретами. И смотрю, смотрю, смотрю в телевизор. В это бесстрастное и правдивое окно в новый мир. Чем больше я за ним наблюдаю, тем сильнее мне хочется туда попасть. Там люди, там хоть какая-то, но жизнь, там какое-то разнообразие. Я начинаю подозревать, что этот месяц в одиночестве был так же тщательно продуман психологами, как и все остальные детали моей подготовки.
А в телевизоре разворачиваются красочные картины. В ожидающем меня мире царит спокойствие. Его добродушные и беззлобные
Но через некоторое время я понимаю, что элоям и не снилась подобная жизнь. В отличие от хрупких человечков, моим бессмертным не ведомо чувство страха. Им не грозят ни жуткие каннибалы-морлоки, ни природные бедствия, ни несчастные случаи.
Но самое главное – угроза смерти не нависает над ними дамокловым мечом. Разумеется, в этом нет ничего нового, сотни раз я читал и слышал об этом, даже как-то поверхностно понимал, но только сейчас, перед экраном телевизора приходит ко мне настоящее понимание этого чуда – жизни без неумолимого тупика в конце. День за днем я смотрю на этих людей и забываю, что передо мной актеры, – до того достоверно они играют.
И вскоре я догадываюсь, почему их игра настолько убедительна. Они не играют – они живут. Они перевоплотились в своих персонажей.
Где-то среди них ходит Зритель, как я его для себя назвал. Единственный человек, который не знает правды. Но для остальных эта правда настолько потускнела, что они почти ничем не отличаются от него. Окружающая их реальность такова, что им не надо притворяться. Их счастье, веселье и беспечность – подлинные.
Большой интерес у меня вызывает Десятый. Мне понадобилось какое-то время, чтобы осознать, что это Эмиль. Когда я догадался связать худощавое лицо человека на экране с именем моего друга, радости моей не было предела. Вот он – один из нас, прошедший все испытания и ныне наслаждающийся прекрасной жизнью бессмертного. Ничто не выдает в нем Эмиля, которого я знал. Мой строгий, вечно сосредоточенный товарищ превратился в шумного, словоохотливого весельчака. Он с увлечением принимает участие в общественных обедах и вечерних посиделках. Я смотрю на него с некоторым умилением. Как-никак родная душа.
Но с особым, жадным вниманием я наблюдаю за человеком, носящим мое имя. Пятый всегда сдержан, несколько холоден, замкнут. И вместе с тем это человек, безусловно, обаятельный. Он – писатель. Его книги популярны настолько, насколько что-либо может быть популярно в этом мире, где привычные ценности ничтожны, а все люди беспечны и беззаботны. Он часто с неподдельным интересом говорит с людьми, внимательно слушает их, задает вопросы. А потом удаляется в свою комнату и подолгу пишет. Я читал его книги. Разумеется, большинство этих произведений написано не им. Он просто пришел на готовую роль точно так же, как сейчас это делаю я.
Однако никто не заставлял его писать. От Пятого требовалось всего лишь
Его книги проходят очень придирчивую фильтрацию, но тем не менее их пропускают к читателям. То, что было написано от имени Пятого до него, мне не нравится. Эти литературные поделки представляют собой сухое изложение скучных фактов, никогда не имевших места в действительности, но выдающихся за правду. А вот его книги чем-то задевают.
Хотя, казалось бы, чем тут можно задеть? В его мире нет ни ярких чувств, ни страхов, ни надежд, ни опасностей, ни переживаний – ровным счетом ничего из того, что так или иначе образует ткань литературы. И все же он каким-то образом ухитряется приковывать внимание читателя, описывая эти выхолощенные доброжелательные отношения и характеры, которыми наполнен его мир.
Раньше, до сдачи экзамена, его книги были частью того мощного потока информации, которую мне необходимо было усвоить. Я читал их и тут же забывал. Теперь, перечитывая их, а также просматривая книги других авторов, я начинаю понимать, что он первым внес в этот мир литературу, которую можно назвать художественной. День ото дня я проникаюсь все большим уважением к нему. И бессознательно начинаю подражать его жестам, походке, выражениям. Иногда на какие-то доли секунды мне даже кажется, что я раздвоился и это я сам веду веселую беседу под холодным оком камеры в Секции Трапез.
И еще я много думаю о Мари и Поле. Как там они? Все еще сражаются с Катру? Или лежат где-то на этом этаже, приходят в себя после операции? А может, их конкуренты сдали экзамены первыми, и мои друзья давно вернулись в ту далекую жизнь, где люди не живут вечно, но зато имеют так много возможностей? Я так корю себя за то, что не догадался спросить Катру об их успехах, когда он навещал меня после операции. Теперь ко мне больше никто не наведывается. Только молчаливая равнодушная женщина приносит еду и иногда убирает комнату.
Изредка мое одиночество нарушает Фольен. Он придирчиво изучает мое лицо, ощупывает его холодными уверенными пальцами и по своему обыкновению приговаривает:
«Прелестно… Прелестно». Но вопреки моим настойчивым просьбам, он каждый раз оставляет меня еще на «пару деньков». Ни на какие вопросы он не отвечает. Пара деньков тянется до его следующего визита – только для того, чтобы смениться следующей парой. Я с нетерпением жду того дня, когда смогу покинуть свою келью и наконец-то попасть в этот счастливый мир. Я уже рвусь туда, мечтаю о нем.
В один из тоскливых дней, когда я, утонув в своем мягком кресле и изнывая от скуки, в каком-то оцепенении переключаю каналы телевизора, в дверь стучат. Стук резкий, уверенный, нетерпеливый. Это совсем не мягкая фольеновская манера стучаться. И на смену тоске немедленно приходит неясная, но окрыляющая надежда.
– Войдите! – радостно кричу я.
Дверь отворяется, на пороге – Тесье и незнакомая красивая женщина. Точнее, она мне откуда-то знакома. Вот только где же мы с ней встречались? В университете? В одной из редакций? Тем временем мои неожиданные посетители проходят в комнату.