Флаг миноносца
Шрифт:
— Герой Советского Союза гвардии капитан третьего ранга Арсеньев Сергей Петрович!
В дивизионе ещё не знали, что комдиву присвоено очередное звание. Даже стоя в строю по команде «Смирно!», многие успели обменяться мгновенными взглядами, в которых не трудно было прочесть радость и гордость — за себя, за дивизион, за своего командира. Бодров прошептал, не поворачивая головы, стоявшему рядом Баканову:
— Давно пора!
Генерал Назаренко протянул Арсеньеву красную коробочку:
— От имени Президиума Верховного Совета вручаю вам второй орден Ленина. — Он крепко потряс руку комдива. — Поздравляю вас!
Второй была названа фамилия Яновского. Его орден Красного Знамени генерал положил себе в карман, чтобы вручить в госпитале, когда удастся побывать в Сочи. Такую же награду получили Будаков и Земсков.
Сомин стоял на правом фланге своего взвода. Сердце его колотилось: «Когда же я?» — Разве мог он забыть о коротеньком привале после выхода дивизиона из-под Егорлыка, когда комиссар зачитал списки представленных к правительственным наградам. Сомин был в их числе. Пронырливый вестовой командира и комиссара дивизиона сообщил ему под большим секретом: «Комиссар сказал Будакову, чтобы тебя оформляли под „Знамя“. Даже в самые тяжкие дни Сомин помнил об ордене Красного Знамени, который он скоро получит. Этот не существующий ещё орден помогал ему жить. Может быть, если бы не мысль об ордене, Сомин растерялся бы ночью под Армавиром, когда спереди и сзади строчили автоматчики. Но разве имеет право теряться кавалер Красного Знамени? С раннего детства орден Красного Знамени казался Володе чем-то недосягаемо прекрасным. Он связан был в его представлении с именами Фрунзе и Ворошилова, Чапаева и Фабрициуса. Этот орден Володя уже давно носил на своём комсомольском билете. Вся героика гражданской войны отражалась, как солнце в капельке, в своеобразном и благородном рисунке ордена, где над пятиконечной звездой, лежащей на скрещённом оружии, развевалось красное знамя революции. Ему казалось невероятным, что этот символ воинской доблести, вручаемый от имени всей страны, получит он — Володя Сомин — обыкновенный московский студент, не сделавший ничего особенного. Но раз комиссар сказал — значит никаких сомнений быть не может. Разве не говорил комиссар, что в эту войну в людях раскрываются такие качества, которых сами они в себе не подозревали? А совсем недавно, уже здесь, в Каштановой роще, Арсеньев возвратился откуда-то поздно вечером и тут же вызвал к себе человек двадцать. Их собрали в большом, крытом толем сарае, неизвестно для чего построенном в лесу. Теперь в этом сарае размещался штаб, а за занавеской из брезента жили Арсеньев и Коржиков. При свете аккумуляторных фонарей все стали в шеренгу. Здесь были Николаев, Земсков, Валерка, Шацкий, Ефимов и многие другие. Вошёл Арсеньев. Подали команду „Смирно!“ Володя все ещё не понимал, для чего их собрали здесь, в штабе, без оружия. Командир дивизиона сказал: „Поздравляю, товарищи орденоносцы!“ — и тут же отпустил их.
После этого Сомин видел свой орден даже во сне. Он представлял себе ощущение от прикосновения к прохладной эмали, горящей, как рубин. А на обратной стороне ордена — толстый нарезной штифт и широкая плоская шайба. Она прижимается изнутри к гимнастёрке…
Но вот уже генерал вручает ордена Красной Звезды. «Как же это? Неужели он пропустил? Нет!» — Сомину хорошо виден стол. Ордена Красного Знамени лежали отдельно. Не осталось ни одного. «Наверно, в штабе фронта решили, что много для меня ордена Красного Знамени, и это верно». Он глубоко вздохнул, не пошевелив ни одним мускулом, не отрывая взгляда от генерала. Команды «Вольно!» ведь никто не подавал. — «Ну, ничего не поделаешь. Красная Звезда тоже почётный боевой орден».
Лейтенанты и старшины, сержанты и краснофлотцы один за другим подходили к столу под Флаг миноносца. Получив ордена, они выстраивались в отдельную шеренгу, справа от флага. Вот уже и Белкин понёс туда темновишневую звёздочку.
«И за дело. Правильно! — мысленно одобрил Сомин. Он весь подобрался, готовясь шагнуть строевым. — Сейчас меня!..»
— Гвардии старший лейтенант медицинской службы Горич! — вызвал подполковник. Потом подошли к генералу командиры боевых машин Шацкий и Ефимов. Все. Не осталось ни одного ордена.
Сомин так огорчился, что не сразу вышел вперёд, когда назвали его фамилию.
— Поздравляю вас с высокой правительственной наградой! — сказал генерал, подавая ему левой рукой сверкающую медаль «За отвагу!» в открытой коробочке. Генерал протянул руку для пожатия, но Сомин держал в правой руке медаль. Он совсем смешался, не догадался переложить в левую руку награду и сунул её в карман.
Генерал улыбнулся:
— Ничего,
Назаренко не знал истинной причины растерянности Сомина, но он видел, что человек смущён, и специально сказал эту фразу, не положенную по ритуалу, чтобы дать возможность юноше собраться и овладеть собой. И, действительно, этих двух секунд было довольно для Сомина. Он вытянулся, лихо, по-морскому поднёс ладонь к выгоревшей мичманке и громко сказал искренне и горячо:
— Служу Советскому Союзу.
Когда генерал уехал, Сомин пошёл поздравить Земскова с орденом. Старшего лейтенанта он нашёл на опушке под каштанами. Лёжа на траве, Земсков измерял курвиметром какую-то дорогу на новой карте. Он ещё издали заметил Сомина, хотя казался всецело поглощённым своим занятием:
— Садись, Володя, тут прохладно.
— Я пришёл вас поздравить. Не знаю красивых слов, но мне очень приятно, что вы получили Красное Знамя.
— Спасибо, Володя. Я думаю, ты можешь называть меня просто по имени в личном разговоре. Закуривай. Тебя ведь тоже можно поздравить. А почему не надел?
Сомин пробормотал что-то невнятное.
— Э, брат, так не годится! Как бывший начальник и старший по званию приказываю немедленно надеть медаль. Дай-ка я сам тебе прикручу. Приятно все-таки, если не вручить, так прицепить медаль бывшему подчинённому. Да расстегни ты гимнастёрку! Хороша медаль! А название какое: «За отвагу»! Или ты, может быть, считаешь, что тебе мало?
— Вы понимаете, товарищ старший… Андрей Алексеевич, я-то настроился на «Знамя»…
— Настроился? Все-таки ты ещё пацан, Володя. Честное слово, зря я предложил комиссару сделать тебя из сержантов младшим лейтенантом. Зазнался ты. Определённо! А подсолнечное поле помнишь?
— Так то ж было…
— Не перебивай. Ты скажи честно: надо было тебе дать «Знамя» наравне с Яновским и Николаевым?
— Нет, не надо, — Сомин густо покраснел и потупился.
— Не крути курвиметр! Где я в лесу возьму новый? Теперь слушай. Это — между нами. Комиссар велел представить тебя к ордену. Не знаю к какому. Он запомнил, как ты отказался ехать в госпиталь, ну и орудие твоё действовало неплохо. Только я уверен, комиссар решил дать тебе орден в счёт будущего, чтоб скорее из тебя вырос настоящий командир. Я считаю, и мой орден тоже в счёт будущего, и поэтому пока не впадаю в телячий восторг. Теперь другое: Яновского нет. Будаков — сам себе хозяин. Твой наградной лист он порвал и написал новый — на медаль. Я тогда вмешался в это дело, но ничего, кроме неприятностей, не вышло. Да черт с ним, с Будаковым. Ты помни, что Яновский представлял тебя к ордену и оправдай его доверие. А орденов у нас с тобой ещё будет много, если останемся живы.
На этом разговор о наградах был исчерпан. Они просидели до темноты под каштанами. Земсков снова взялся за карту. Он считал необходимым изучить досконально новый район, до того как дивизион включится в бои. Говорили они и об учёбе. Земсков настаивал, чтобы Сомин каждую свободную минуту отдавал занятиям — потом будет некогда!
Приближение осени давало себя знать. Каштаны роняли медные листья, а после захода солнца стало холодновато. Уже по дороге в часть Земсков вдруг спросил:
— Знаешь, Володя, что самое главное для человека, в частности, для военного человека?
— Смелость? Знания?
— Да, конечно. Но есть одно качество, от которого зависят и смелость, и настойчивость в занятиях, и даже физическая выносливость.
Сомин с интересом ждал, что скажет его друг. Не в первый раз они говорили с глазу на глаз, но сегодня Земсков, обычно сдержанный и немногословный, казалось, хотел поверить ему свои сокровенные мысли.
— Я думаю, Володя, — сказал он, — самое главное для таких как мы — верность. Без лозунгов. Просто верность. Даже если тебя незаслуженно обидели. Как бы ни было трудно, голодно, страшно — делай своё дело, раз ты — командир, да ещё называешься моряком. Наверно, Яновский тоже так думает. Иначе зачем бы он столько раз говорил о Флаге миноносца. Наш флаг и верность — одно и то же. Вот Арсеньев. Не все в нем мне нравится, но за его верность можно простить все. Некоторые говорят, что весь Закфронт прижмут к морю на клочке от Туапсе до Сочи. Я этому не верю, но если так случится, то верность каждого будет, как на ладошке. Ты понял меня?