Флагелляция в светской жизни
Шрифт:
— Права тебе?! Вот тебе права!!! Будешь еще хулиганить? Слушаться будешь, а?!!
Машка попробовала было прикрыть попу рукой, но получив прыгалками по руке, тут же отказалась от этой затеи. По видимому, удар по руке оказался куда более болезненным.
Все, девчонка сдалась. Уже не вырываясь, она и не помышляла о сопротивлении, и только в паузах между ударами, пыталась невразумительно молить о пощаде:
— Буду слушаться!! Не надо больше! Миленькая! Не буду!!
Я упивалась ее воплями, чувствуя, как с каждой секундой во мне растет восхитительное напряжение… И вдруг оно как будто взорвалось!!! Выпустив выпоротую девчонку, я опустилась на ее постель, и, стараясь сдержать стон, обхватила себя руками. От прикосновения своих же рук я вздрогнула, по телу разлилась тепло и истома…
Прийдя в себя я посмотрела на дочку. Теперь я чувствовала себя как голодный, быстро проглотивший тарелку супа, а теперь собирающийся смаковать жаркое. До этого момента Света, тихо как мышка, наблюдала за экзекуцией. Когда же она поняла, что мое внимание переключено на нее, девчонку как прорвало:
— Мамочка… не надо! Я…
Из ее речей
— Так значит Машку надо было высечь, а тебя почему-то нет?!! — Возмутилась я. — Хороша подруга! А ну ложись на живот! И задери рубашку!
— Мамочка, ну пожалуйста, — со слезами на глазах захныкала дочурка, — не надо. Я тебя умоляю…
— Никаких «умоляю»! И если сейчас же не ляжешь, так излуплю, что неделю сидеть не сможешь.
Понимая, что порки не избежать, и не желая усугублять вину, напуганная зрелищем наказываемой подруги, Света повернулась на живот. Глядя на меня умоляющим взглядом, всхлипывая, она потянула вверх ночнушку. Я поддернула ее рубашку еще выше, до шеи. В ожидании удара Светка напряглась, зарылась лицом в подушку. Ее попка нервно подрагивала.
Хлесть!!!
— А-а-а-а!!! — Дочь заорала, и так дернулась, что я поняла — смирно лежать она не сможет, даже под страхом самого строгого наказания. Держать же лежащую ничком девочку очень неудобно… Я приказала ей встать на колени, и перегнуться через спинку кровати. Теперь было достаточно придерживать ее за спину или за шею, чтобы лишить возможности вырваться.
Хлесть! Хлесть! Хлесть!!!
Я обратила внимание на то, что Маша уже немного успокоилась, и наблюдает за поркой. На ее лице было выражено нескрываемое удовольствие. Было ли это следствием восстановленной справедливости, или же ей тоже пришлось по вкусу такое зрелище?
Дочка вопила, ерзала, но увернуться от ударов уже не могла. Мне же было очень удобно сечь ее, и вся ее обнаженная фигурка была перед глазами. Светка подпрыгивала от ударов, мотала головой, била ногами, крутила задницей. Мне было очень приятно смотреть на этот «танец», я чувствовала, как знакомое уже напряжение вновь начинает расти, заполнять меня. Я слушала визг и звонкие вопли своей дочери, и ощущала радостный экстаз. Действительно, аппетит приходит во время еды. Я начала пороть дочь в основном потому, что оставить ее безнаказанной после того, как я высекла Машу, было просто несправедливо. Но с каждым ударом мне хотелось сечь ее еще и еще, больнее, любоваться яркими полосами, появляющимися на ее заднице, слушать ее вопли… Еще! Еще!!!
А-а-х!!! — Теперь уже я не смогла удержаться от стона. Взрыв на сей раз был гораздо сильнее и продолжительней. Слава Богу, девочки, кажется, не обратили на это особого внимания.
Светка свернулась на кровати, даже не опустив рубашки, потирала ладонями напоротую попу, и тихонько всхлипывала и подвывала. Маша же поглядывала на нас с новым испугом — не последует ли теперь еще что-нибудь?
Но ее страхи не оправдались. Я чувствовала себя опустошенной, выжатой, и… бесконечно удовлетворенной! Я отправилась в кровать, и засыпая, слушала тихие всхлипывания из-за двери, как дивную музыку.
На следующее утро, когда девочки проснулись и умылись, я велела им снять рубашки и показать мне свои задницы, чтобы я смогла еще полюбоваться плодами своей воспитательной работы. Девчонки густо покраснели, но не смея спорить, быстро скинули ночнушки и повернулись ко мне спиной. Я с удовольствием посмотрела на их кругленькие попки, покрытые четкими, красными и багрово-синими полосами. Любуясь этим зрелищем я твердо решила, что надо будет еще повторить эту процедуру. С одним только отличием: когда я в следующий раз буду их сечь, я не хочу после порки оставаться одна!
Рука судьбы
«Аййй! Мама! Пожалуйста, прости меня!» — пронзительно кричал я, в то время как мамина
ладонь шлёпала по моей тринадцатилетней голой попе, и шлёпала, и шлёпала. Мама крепко
держала левой рукой моё правое запястье, и у меня была возможность только ёрзать и орать,
пока она нашлёпывала, тщательно разогревая каждый квадратный сантиметр моей молодой попы.
Яростно брыкаясь ногами, я пытался высвободить ноги, сдерживаемые джинсами и трусами. Мама стянула их с меня до щиколоток, прежде чем уложить меня к себе на колени для наказания, и теперь они создавали серьёзные неудобства. «Мама! Пожалуйста, хватит! Я обещаю никогда больше не грубить! Аййй! Айй!» — я рыдал от непрекращающихся ударов маминой руки, которые становились всё сильнее и сильнее, по мере того как мамин энтузиазм непрерывно рос. Слёзы свободно катились из моих глаз, потому что жгучая боль от маминой ладони становилась сильнее с каждым ударом, но я знал, что самое худшее было ещё впереди. На кровати рядом с маминым левым бедром лежала пластмассовая щётка для ванной с длинной ручкой, и её черёд скоро должен был наступить. Как я себя в это вовлёк? Я задумался об этом, когда мама прервалась на мгновение, чтобы закатать правый рукав. Закатав рукав, она принялась шлёпать мою покрасневшую голую попу ещё больнее. Она раздухарилась, и мне открывались очень несладкие перспективы.
«Эта комната — свинарник!» — воскликнула мама, уперев руки в бока, притопывая правой ногой. — «Я хочу видеть её чистой, живо!» — потребовала она. Переминаясь с ноги на ногу, я состроил гримасу и заявил: «Ну да, да, хорошо. Не нуди». «Следи за языком» — ответила мама, грозя мне пальцем. — «Ты очень нахально разговариваешь, юноша». Посмотрев вокруг на горы хлама, она сказала, что возьмёт и выкинет всё это в помойку. Тут мой испорченный характер дал о себе знать, и я выпалил: «Только посмей, ты горько пожалеешь!» Тут я сообразил, что перегнул палку, и пожалел о том, что сказал. Но, несмотря на это, я продолжал стоять с упрямой ухмылкой на лице. Мама была шокирована, затем оправилась, указала на кровать и сказала решительно: «Ложись. Сейчас же». Я медлил, и она повторила ещё строже: «Я сказала, ложись». Как якобы послушный сын, я сделал что велели, не очень понимая, чего ожидать. Родители не шлёпали меня с восьми или девяти лет, да и тогда это были только лёгкие шлепки рукой. Папу в детстве били, и он не считал нужным бить меня, а у мамы просто не хватало на это энергии. Будучи поздним ребенком, я просто изводил их своим плохим поведением, а они не знали, что со мной делать. Но вот я улёгся на кровать, и мама шлёпнула меня по джинсам раз шесть, довольно сильно. Через джинсы я этого почти не почувствовал — мама поняла это и ушла из комнаты в слезах. Лёгкое чувство тепла наполняло мою попу, наверное, слегка красную, как и щёки от стыда, когда я смотрел, как мама, выходя из комнаты, плачет. Я хотел побежать за ней и извиниться, но не смог заставить себя это сделать. Дурак, — думал я про себя, — добился своего, придурок. Я почти заплакал. Я не хотел её обидеть, правда. Просто опять мой рот-помойка. Я всё ещё ощущал тепло, оставшееся от маминой руки. Она шлёпала со всей силы, но безрезультатно, и это вывело её из себя не меньше, чем моё поведение. Часть меня хотела бы, чтобы она сняла с меня штаны, прежде чем шлёпать, а другая часть — радовалась, что я легко отделался. Я подумал о своём друге, которого родители шлёпают постоянно, причём щёткой для волос — он рассказывал, как больно она бьёт. Ему бы ни за что не сошло с рук такое поведение! Внезапно я осознал, что причинил маме боль, которую она не заслуживает. Равновесие было нарушено, я должен был его восстановить. В течение получаса я лежал на кровати в сумерках осеннего вечера, составляя план и продумывая, что я скажу. Затем, примерно в полпятого, я глубоко вдохнул и взялся за дело. Выходя из комнаты, я почувствовал запах готовящегося ужина. Жаркое, подумал я, наверное, с подливкой. Мама хорошо готовила, а я этого совсем не ценил. Эта мысль подкрепила мою уверенность, и я продолжил своё путешествие, дойдя до ванной комнаты. На полке над раковиной лежала огромная пластмассовая щётка для ванной. Поскольку мамина расчёска была в форме спирали, эта щётка для ванной была самым подходящим предметом, на мой взгляд. Я взял щётку и оценил её вес. С бешено стучащим сердцем, я представил, как больно она жжёт — и для эксперимента шлёпнул ей по своей ладони. Я был шокирован и звонким хлопком, и жгучей болью. У меня даже возникло желание прервать свою миссию прямо тогда. Но упрямство, которое меня во всё это втянуло, снова взяло вверх, и держа в руках щётку, я отправился в гостиную. Мама сидела на диване и читала журнал. Я подошёл и произнёс неуверенно: «Мама…»
Моя горящая от боли попа раскалялась всё сильнее и сильнее — и по температуре, и по цвету, оттого что мама шлёпала, и шлёпала, и шлёпала, не оставляя ни одного нетронутого участка кожи. Я рыдал в голос и раскаивался в том, на что решился. Мама стала просто другим человеком. Она раньше частенько пугала меня, что купит щётку для волос и надерёт мне попу, но её угрозы никогда не переходили в дело. Теперь же мне доставалось сильнее, чем когда-либо, и я очень сомневался в мудрости своих действий. Накопившееся за годы раздражение всплыло на поверхность, и мягкая и обходительная сорокапятилетняя женщина вдруг стала строгой и очень умелой дисциплинаторшей. Вначале она меня шлёпала осторожно, но сейчас её ладонь яростно обжигала мою попу резкими ударами. Рыдая и умоляя её остановиться, я ёрзал кое-как, пытаясь увернуться. Внезапно мама остановилась и поставила меня на ноги. Затем встала сама, схватила меня за запястье и потянула в ванную. Джинсы и трусы стягивали мои ноги, но я смог перешагнуть или даже выпрыгнуть из них, не переставая плестись за крепко меня держащей мамой. Затащив меня в ванную, она больно шлёпнула меня по попе и объявила решительно: «Тебе нужен урок хороших манер, юноша, и я тебя отучу грубить мне». Я тёр свою раскалённую попу, а по лицу текли слёзы, и из носа текло также свободно. Через пелену слёз я увидел, что мама взяла брусок мыла и усердно его намыливает. Взяв меня за плечо, она велела: «Открывай свой нахальный рот. Может, хорошая порция мыла сможет его вычистить». Сначала я сопротивлялся, но она не потерпела моего отказа, и через мгновение она мыла мой рот — тщательно и не очень церемонясь. Когда мой рот был хорошо намылен, она велела мне держать брусок мыла во рту и стала ругать меня. Снова годы моего плохого поведения дали о себе знать. «Очевидно, что если даже ты сам видишь, что тебе не хватает дисциплины, то значит, я была с тобой всё это время слишком мягка», — здесь она сделала паузу для эффекта. — «С этого дня я не буду больше совершать эту ошибку. Когда мы вернёмся в твою комнату, ты получишь порку, которую запомнишь на всю жизнь. И она будет не последняя. Я буду шлёпать тебя не реже чем раз в неделю в течение шести месяцев, а там мы посмотрим, как ты будешь себя вести». Вынув мыло у меня изо рта, мама отвела меня в мою комнату, села на край кровати и уложила меня к себе на колени. На этот раз, вместо того, чтобы шлёпать меня ладонью, она взяла пластмассовую щётку для ванной. Хорошенько схватив меня, она шлёпнула мою выдранную попу очень больно. Я взвился тут же от невыносимой боли, и сразу почувствовал следующий жалящий удар по другой половинке попы. Вскоре я рыдал и брыкался совершенно дико, а щётка делала свою работу, придавая всё более красный цвет моей юной попе с каждым шлепком. Правой рукой я попытался защитить подожжённую попу, но мама мигом схватила её своей левой рукой, отвела в сторону на безопасное расстояние, и продолжила шлёпать больно и сильно. Плача как дитя, я стал брыкаться так яростно, что, наконец, упал с маминых коленей на пол. Она подняла меня на ноги и поставила у себя между ногами. Затем перегнула меня через левое колено, а правым пригвоздила мои лодыжки к полу. Взяв меня за правое запястье, она отвела его мне за спину и объявила «Я ещё только начала, юноша. Сейчас ты хорошенько получишь.»