Флёр

Хэррод-Иглз Синтия

В это мгновение Петр резким, мощным толчком вошел в нее. Внезапно жгучая боль пронзила ее, и она тяжело задышала, широко раскрыв рот. Но когда он, наклонившись к ее груди, начал зубами покусывать ей сосок, все внутри нее сжалось, как пальцы в кулак, но она уже не чувствовала боли, лишь потрясающее, невероятное наслаждение.

— Ах, как хорошо! — стонала она.

— Да, конечно, — ответил он, говоря ей о своем удовольствии.

Петр двигался взад и вперед, и Флер вдруг поняла, что тоже может двигаться в ритм с ним и от этого ей становилось еще приятнее. Она припадала к нему, как тычется ягненок в свою мать, чтобы она дала ему больше молока, еще больше. Да, это было продолжением того восхитительного удовольствия вначале. Что-то должно было вот-вот произойти. Сдерживая дыхание, она чувствовала в темноте, внутри себя, размеренные острые уколы, доставлявшие ей невероятное наслаждение, приводившие ее в неистовый восторг.

— Ах, Петр!

— Что с тобой, дорогая?

Она не могла разобраться в своих ощущениях, да это сейчас и не имело никакого значения. Он все прекрасно понимал. И вот это произошло — беззвучный взрыв в ее темно-красной плоти, который отозвался у нее в голове. Флер изо всех сил прижалась к нему, словно сейчас ее могли вырвать из его объятий. Когда все закончилось, они оба лежали, тяжело дыша, словно выброшенные на берег две рыбины. Каждое нервное окончание в ее теле, казалось, дрожит, звенит от удовольствия и радостного удивления.

Вдруг откуда-то издалека ей пришла на память неясная мысль: так вот что рассказала Нюшка Милочке.

Рядом с ней лежал Петр, и запах его тела, это последнее доказательство их интимных отношений, вызывал в ней прилив любви, нежности и благодарности. Ей хотелось еще крепче прижаться к нему, чтобы закрыть его, своим телом. Теперь этот запах никогда не покинет ее. «Если бы я сейчас внезапно ослепла, — думала Флер, — то все равно отыскала бы его по этому дивному, восхитительному, желанному запаху».

Вдруг в глубине сознания выплыл другой вопрос: как же Сергей мог называть все это пустяком? Да ведь это величайшая радость в мире!

Петр продолжал целовать ее, теперь это были другие поцелуи, поцелуи, свидетельствующие об их близости, поцелуи, которые ответили на все ее вопросы.

— Ты окунулась в это с головой, как утка в воду, — пошутил он, заливаясь счастливым смехом. С небрежной ловкостью Петр изменил положение. Теперь голова Флер лежала у него на изгибе локтя. «Божественно!» — пронеслось в ее голове. — Подумать только, ты никогда этим не занималась! Какая напрасная трата таланта за столько лет!

Флер все никак не могла преодолеть робости.

— Я была… тебе было со мной хорошо?

— А ты сама как считаешь?

— Мне было приятно, но я не знаю, как тебе. Ты вероятно занимался этим довольно часто?

Петр поцеловал ее в наступившей тишине.

— Какие могут быть сравнения? — строго ответил он. — Кроме того, каждая новая близость с тобой сохранит для меня свежесть нашей первой встречи.

Флер приняла этот милый комплимент.

— Как было хорошо! — задумчиво проговорила она. Удивительно, как же все так замечательно вышло, если прежде они никогда этого не делали? Как же могли их тела так прекрасно слиться? — Очень хорошо.

Петру показалось, что она хотела о чем-то спросить, но передумала.

— Так и должно быть, — сказал он, — потому что я люблю тебя.

И я люблю тебя. Эти слова родились у нее в голове неожиданно. Сейчас, лежа в его объятиях, Флер испытывала такие нежные чувства, которые были тому подтверждением. Но разве это возможно? — подумала она. Нет. Ведь она любила Сергея, она была влюблена в него вот уже три или четыре года. Но если она любит Сергея, как можно любить еще и Петра? Неужели такое возможно? Очаровательный Сергей и такой простоватый Петр. Петр, который знал ответ на ее самый сокровенный вопрос. От смущения Флер затихла, и Петр, в этой тишине, прижал ее крепче к себе, словно она собиралась сейчас встать и уйти.

 23

Флер проснулась в темноте от странного ощущения, что лежит в кровати не одна. Голова ее по-прежнему покоилась у него на плече. Ей было так тепло, уютно и спокойно, что от нахлынувших на нее чувств она — могла просто умереть. Что может быть лучше такого вот восхитительного пробуждения в объятиях любимого человека.

В комнате было темно и холодно. От пылающих дров в печке осталась одна мерцающая красными огоньками зола. За окнами царила тишина, даже птицы еще не пели. Сейчас, вероятно, полночь, — подумала Флер. Под одеялом было тепло. Впервые в своей жизни она делила постель с мужчиной. Две мышки в одной норке, две птички на одну борозду. Спаривание, — подумала Флер, — вот он самый главный принцип жизни.

Петр, крепче сжав ее в объятиях, поцеловал в лоб.

— Ты проснулся? — прошептала она.

— Да, — ответил он, шевелясь в кровати. — Проснулся, но кажется еще не совсем. Что с тобой?

— Петр?

— Слушаю тебя, любовь моя.

Флер не находила слов, предоставляя возможность ему самому обо всем догадываться. Он, погладив ее шею, положил руку ей на грудь, и она снова задрожала всем телом.

— Как ты думаешь, мы можем это повторить? — робко спросила она.

Петр не мог сдержать смеха. Он бурлил в нем, вырываясь наружу.

— Конечно можем, моя дорогая, — сказал он, поворачиваясь к ней лицом. — Сколько захочешь.

Они снова предались любви, а после сразу заснули.

Флер проснулась снова, когда Петра уже не было на кровати. Серый свет просачивался в избу через небольшое оконце. Он встал в одной рубашке, чтобы растопить печь. Она торопливо перевернулась на другой бок, чтобы понаблюдать за ним. Он сидел на корточках перед печкой и подбрасывал щепки, пытаясь разжечь огонь. Языки пламени постепенно начали лизать дерево. Они были бледными и прозрачными, как крокусы, — их можно было легко погубить, если сразу подбросить много дров. Петр был терпелив, — размышляла Флер, — как к огню, так и к ней самой. Добрый, добрый человек.

Но он был мужчиной, в все они оставались для нее чужаками. Флер смотрела на его крепкие ягодицы, выступавшие из-под рубашки, на бледные ноги, на растрепанные, торчащие во все стороны после сна волосы. Это и есть интимная жизнь, — наконец поняла она, — познать вот так мужчину, видеть его в такой уязвимой позе, без мундира, указывающего на его ранг, без светских манер. Ей стало не по себе. Все произошло не так, все неправильно. Такой всепоглощающей близости нельзя добиться молниеносно. Ей казалось, что она права.