Флёр
Шрифт:
— Мистер Полоцкий. Он здесь, в Лондоне, принимает участие в выставке.
— Да, я его знаю. Как вы оказались в парке в этой карете?
— Неужели роль кареты настолько для вас важна? — рассеянно спросила Флер.
— Может быть, — твердо произнес он. — Карета его или ваша?
— Моей тетушки. Он остановился в доме моего дяди на Ганновер-сквер. Мой дядя — сэр Фредерик Хоар, член парламента. Он знаком с бароном Брунновым.
— Ваш дядя пригласил его к себе?
— Мистер Полоцкий — замечательный человек, — занимая оборону, ответила Флер. Она была поражена удивленным тоном его голоса.
— Да,
Флер улыбнулась.
— Мой дядя Фредерик — человек необычный. К тому же его интересуют канализационные системы.
— Канализационные системы?
— Да, канализационные системы и сточные трубы. Одним словом, всевозможные трубы. — Подумав немного, Флер вдруг добавила: — Право, не понимаю, может быть, все это связано с какой-то их тайной. Никогда не знаешь наперед, куда она вас приведет. Что-то вроде тоски по приключениям?
— Но какое это имеет отношение к карете вашей тетушки? — с угрожающим напором продолжал Карев.
— Никакого, — торопливо ответила Флер. — Просто барон Бруннов попросил дядюшку Фредерика приютить мистера Полоцкого, так как он интересуется новой системой фарфоровых ватерклозетов, поэтому им будет друг с другом интересно.
Взгляд графа просветлел.
— Да, император поручил Полоцкому изучить эту систему. Он намеревается установить новые ватерклозеты в своем летнем дворце в Гатчине.
— Значит, вы все об этом знаете?
— В мою задачу и входит сообщать о нем непосредственно императору.
Она оторопела.
— То есть шпионить за ним, так?
— Ну, если хотите, — безразлично ответил он.
— Мне это не нравится, — возразила Флер, чувствуя себя неловко. Такое известие могло отдалить их друг от друга, а ей совсем этого не хотелось.
— Вам нечего беспокоиться, мисс, — заверил ее Карев. — Должен признаться, Полоцкий, в свою очередь, получил приказ приглядывать за мной. Таков порядок в России.
— И это все ради ватерклозетов?
Он поднял брови.
— Мисс Гамильтон, вы необычная англичанка. Вы говорите о том, о чем говорить нельзя, причем на публичном балу и перед абсолютно незнакомым человеком.
— Ах, но ведь вы не… — Она с трудом остановилась.
Судя по всему, он был в восторге.
— Ну вот, так-то лучше. Очень рад, что вы такого обо мне мнения, — успокоил он ее. — Расскажите мне о своей матери, отце. Они ничего не имеют против ваших прогулок с купцом Полоцким в карете?
— Мама моя умерла, когда я была совсем маленькой, — начала Флер. И вдруг с ней произошло что-то странное, чего многие годы не бывало. Она мысленно перенеслась в ту ужасную комнату, с окнами, затянутыми шторами, пропитанную противными запахами, увидела женскую фигуру на белоснежной кровати. Она задрожала всем телом. Музыканты уже готовились заиграть снова, и граф, воспользовавшись этим как предлогом, взял ее крепко за руку. Пальцы у него были теплые и сильные. Он прижимал ее руку к груди. Флер не сводила с нее глаз. В петлице на сей раз был не цветок клевера, а белый розовый бутон, который уже чуть распустился от нагретого свечами и дыханием воздуха. Его бледные лепестки чуть приоткрылись, позволяя видеть бархатистую пахучую сердцевину. Запах у розочки был прохладным и приятным. Образ умершей матери постепенно удалялся.
— Ну, это теперь в прошлом, — успокоил он. Флер посмотрела на Карева. Он не отрывал от нее серьезного пристального взгляда. — Ну, а папа?
— Папе безразлично, чем я занимаюсь, что делаю, — ответила Флер. Хотя это получилось у нее грубо, она все же продолжила: — В любом случае его это не интересует. Для него важны не сами люди, а их поступки. Он очень много путешествует, бывает в ужасных местах, которых еще не коснулась цивилизация, а это меняет дело.
— Конечно, согласен с вами. — Заиграла музыка, граф снова обнял ее за талию. — Ну, а теперь танцевать. Никаких больше разговоров.
Во время второго вальса, когда они вихрем летели по залу, Флер чувствовала такой же вихрь мыслей в голове. Как он догадался, что ей так нужна забота? Почему ее так к нему влекло? Когда музыка закончилась, у Флер не было времени поговорить с ним. Не успела она отдышаться, как граф откланялся.
— Я должен танец леди Пеннингтон, — сказал он.
Вечер подходил к концу. Оставалось два или три танца. Разумеется, если Флер снова увидят с ним, то на нее все будут коситься. Чувствуя немой вопрос в ее глазах, Карев поднес ее пальцы к губам и быстро поцеловал.
— Да хранит вас Господь! Не бойтесь, мы обязательно встретимся.
— Но когда? — начала было она, не зная, вежливо ли спрашивать об этом.
— Доверяйте мне, — резко ответил он. — Как зовут вашего отца?
— Сэр Ранульф Гамильтон, — покорно, но с некоторым удивлением ответила Флер.
Судя по всему, ее ответ его удовлетворил.
— Очень хорошо, — сказал он на прощание и удалился.
На сколько же вопросов она так и не получила ответов! Хорошо ему говорить, что они встретятся и что ей нужно ему доверять, — думала флер, возвращаясь домой в закрытой карете с тетушкой и дядей. Ноги у нее горели от танцев, а тело ныло от тесной шнуровки корсета. Почему инициатива всегда должна исходить от мужчины, почему он должен сам все улаживать, а женщина ничего не имеет права предпринимать, а лишь покорно ждать своей судьбы? Если бы граф знал, что бессилен в той или иной степени повлиять на ситуацию, он, вероятно, не проявил бы к этому интереса. По крайней мере, он мог бы намекнуть ей о своих намерениях.
Где же они могли встретиться? В Гайд-парке? Но Флер две недели безуспешно ездила туда. Быть может, — с болью в сердце подумала она, — он вообще не вкладывал никакого смысла в прощальные слова? Возможно, она придавала слишком большое значение этой встрече? Может быть, она переутомилась, перенапрягла свое воображение. Человек, спасший ее в парке, танцевал с ней. Вот и все. Это вполне естественно, чего же еще ожидать? Какого продолжения?
Флер вспоминала его поцелуй, в голове звучали его последние слова: «Да хранит вас Господь! Мы обязательно встретимся». Но как много этим сказано! Флер знала, что будет все время повторять его слова, пытаясь найти в них то один смысл, то другой. Но ведь не придумала же она все это! Граф сказал, что искал ее повсюду, — это не игра ее воображения. Он сравнил ее с прекрасной дикой розой.