Флёр
Шрифт:
— Что вы сказали? Нет, нет, теперь это на меня не действует. Все было так давно.
— Простите меня, но мне показалось, — смущенно продолжала она. — Вы спрятали ее портрет здесь…
Карев улыбнулся.
— Нет, нет, вы ошибаетесь. В вас говорит ваше доброе сердце. Просто я храню его на том месте, которое нравилось Лизе. Она обожала эту башню и проводила здесь долгие часы, глядя из окна. А теперь повнимательнее присмотритесь к портрету и скажите, не заметили ли вы, что-нибудь особенное?
Это был портрет, написанный в старинной парадной манере. На заднем плане были видны бархатные занавеси, за которыми открывался традиционный «аркадский» пейзаж с волнистыми итальянскими горами, засаженными маленькими деревцами. Но на полотне Флер заметила одну особенность. Где-то посередине на склонах этих гор художник нарисовал дом, эксцентричный вид которого не мог вызывать никаких сомнений.
— Вон тот домик, это Шварцентурм! — воскликнула Флер. — Какая замечательная идея. Ваша жена очень любила эту усадьбу, не так ли?
— Нет, — ответил он. — Не думаю, что она безумно ее любила, но здесь, в этом доме, прошла большая часть нашей семейной жизни. В последний год, когда она болела и постепенно угасала, я отвез ее в свое поместье в Крыму, но было уже поздно. Это мама решила поместить здесь ее портрет, чтобы, так сказать, ввести Лизу в нашу семью. Но, как выяснилось, она так и не стала ее членом.
— Почему?
Он колебался, не зная, что ответить.
— Она не родила мне сына. И мама за это на нее злилась — ей хотелось продолжения нашего рода. В любом случае, Лиза всегда держалась стороной. Она очень скучала по своему дому, по родной земле. Ей не хватало гор. Она так и не свыклась с нашим ровным северным ландшафтом. Мне кажется, поэтому она поднималась сюда, в башню. Только отсюда, с высоты, она могла насладиться окрестностями.
Флер терпеливо ждала — она знала, что он пока еще не высказал ей всего. Карев долго, задумчиво смотрел на портрет, а потом, словно стряхнув с себя оцепенение, весело произнес:
— А какой вид открывается с крыши! Пойдемте посмотрим.
Флер с интересом поднялась по лестнице за ним на крышу. Воздух был теплым и прозрачным, солнечные лучи перпендикулярно падали с неба им на голову, мягко дул ветерок, играя с их волосами, и раздувая рукава и посвистывая в ушах.
Вокруг до самого горизонта расстилались большие и маленькие поля, на которых созревал урожай. То тут, то там мелькала маленькая согнувшаяся фигурка крестьянина. А дальше на западе стояла плотная стена темно-зеленого, почти черного леса.
— Как чудесно! — воскликнула она.
Они, подойдя к парапету, остановились рядом. Положив руки на горячий камень, Флер устремила взор вдаль, остро чувствуя его близость. Неужели он привел ее сюда, — размышляла она, — только для того, чтобы рассказать о смерти своей жены или о суровости матери? А если так, то для чего это ему? У Флер не было большого опыта общения с мужчинами, и она не знала, чем можно объяснить их поступки. Она чувствовала, что должна гордиться, ведь он оказал ей такое доверие.
— Когда я был ребенком, — тихо произнес он, — мне казалось, что с этой башни можно увидеть все, весь мир, до самого моря. Наши крестьяне верили, что земля окружена океаном. Мне об этом рассказывала старая нянька. Ну, может быть, они и правы, кто знает?
Флер посмотрела на графа, словно тот над ней подшучивал, а он улыбнулся ей такой улыбкой, той прежней, от которой ее всю начинало трясти. Ее всегда поражала легкость, с которой он проникал в ее сознание, словно человек, открывающий дверь в свою гостиную.
Карев взял ее руку с парапета и крепко сжал ее, поглаживая большим пальцем. Для него это был привычный жест, а для нее он стал настоящей катастрофой.
— Насколько мне кажется, существуют два понятия о жизни, — проговорил он, — то, что нам известно на собственном опыте, и то, что нам об этом говорят другие. На чем должны мы строить свои суждения и принимать решения, цветочек мой? Может быть, если бы во всем руководствоваться знаниями, полученными от других, мы совершали бы меньше ошибок.
— Нужно поменьше принимать решений, — ответила она, пытаясь понять, куда граф клонит.
— Да, возможно, вы и правы. — Он долго смотрел на нее, и хотя улыбка не исчезла с его лица, она становилась все печальнее, открывая ей ту грустную ноту, которая чувствовалась в любом произведении искусства в России. — Мне кажется, после того как я привез сюда Лизу, она не прожила ни одного счастливого дня. По-моему, я не умею приносить людям счастье, как вы считаете?
— Это не так, — начала было Флер, но вдруг почувствовала, что не сумеет сказать то, что хотела. Она даже не поняла, что это — извинение с его стороны? Но последующие слова прояснили все.
— Благодарю вас, мой дорогой друг. Не могу сказать, как мне приятно, что вы по-прежнему хорошо относитесь ко мне, несмотря на недоразумения. Это было нелегко, не правда ли? Но я никогда не хотел обидеть вас.
— Я вам верю, — с трудом произнесла Флер.
Поднеся ее руку к губам, он поцеловал ей кончики пальцев.
— Цветочек мой! Прекрасная английская роза! Как мне хотелось бы прожить до конца дней своих с вами на крыше вот этой башни, вдали от всего мира, как та стареющая принцесса, — только мы вдвоем, больше никого! Но это невозможно. Нужно принимать во внимание и другие соображения.
Граф, положив ее руку снова на парапет, отнял свою, словно человек, выполнивший деликатную задачу. Флер чувствовала легкое беспокойство из-за того, что Карев сказал нечто важное, определяющее их дальнейшие отношения, а она так ничего и не поняла. Он принял какое-то решение, но оно прошло мимо нее. И теперь было уже поздно. Он повернулся и пошел назад к лестнице.
— Боюсь, нам пора идти. Мне сегодня утром еще нужно встретиться со своим управляющим, — пояснил он.
Почему его последние слова, — удивлялась она, — прозвучали как извинение?