Флэш без козырей
Шрифт:
V
В Роатане мы высадили всех рабов, согнав их в большие лихтеры, на которых надсмотрщик-даго ловко сбивал их в плотное стадо, как овец, пока на корме, у бизань-мачты, Спринг вел деловые переговоры с полудюжиной прибывших на борт перекупщиков. Под тентом на верхней палубе был накрыт стол, и миссис Спринг разливала чай и предлагала бисквиты всем, кто хотел бы их попробовать, то есть самому Спрингу и маленькому вертлявому французику в длинном сюртуке из тафты, взгромоздившемуся на стул и пытающемуся изящно отхлебывать чай из чашки, в то время как чернокожий мальчик, стоя у него за спиной, отгонял мух. Остальными перекупщиками были трое засаленных даго в грязных лохмотьях, которые предпочитали ром, огромный голландец, с лицом, похожим на прокисший пудинг, который пил джиновый пунш, и смуглый янки, который вообще ничего не пил.
Все они быстро прошлись по невольничьей палубе, прежде чем с нее согнали негров, и теперь, когда пришло время обсуждать сделку и торговаться со Спринтом, даго возбужденно болтали, зато остальные трое были молчаливы и настроены по-деловому. Наконец они разделили между собой все шесть сотен черномазых по среднему курсу девять долларов за фунт — что в общем составило около семисот-восьмисот тысяч долларов за всю партию груза. Ни одна монета при этом не перешла из рук в руки, ни одной бумаги не было подписано, ни одной квитанции не было выдано или получено. Спринг просто сделал несколько быстрых пометок в записной книжке — и, осмелюсь предположить, что единственными трансакциями, последовавшими за этим, стали лишь денежные переводы на счета в респектабельных банках Чарльстона, Нью-Йорка, Рио и Лондона.
Негры, которых мы выгрузили, будут перепроданы: некоторые — владельцам плантаций на Мэйне, но большинство — в Соединенные Штаты Америки, как только контрабандистам удастся прорвать морскую блокаду и продать черномазых на рынках Мобиля или Нового Орлеана, но уже в три раза дороже, чем они заплатили за них нам. Если вспомнить, что весь товар, который мы отдали за этих негров Гезо не стоил и пары тысяч фунтов, то неудивительно, что работорговля так процветала в сороковых. [XXIX*]
Как я сказал, мы продали всех своих рабов. Но на самом деле у нас осталась леди Каролина Лэмб. Спринг решил, что если я преуспею в обучении ее английскому языку, то она пригодится в качестве переводчика в следующих рейсах. Подобные рабы были особенно ценными, а в прошлом рейсе переводчика у нас не было. Я был не против — это помогало убить время и чувствовать себя так, будто получил хоть небольшую, но награду.
Спринг присоединил к ней еще с дюжину метисок и квартеронок, присланных на борт перекупщиками, которые хотели отправить их в Америку. Их дальнейшей судьбой были бордели Нового Орлеана. После некоторых размышлений Спринг согласился довезти их до Гаваны, где мы должны были взять груз для обратной дороги домой. Эти смуглые шлюхи разительно отличались от черномазых, составлявших наш прежний груз, — они были грациозными, нежными созданиями того сорта, который называют «лакомыми кусочками» и обычно используют только для работы по дому. Я бы отдал двадцать леди Каролин Лэмб за одну такую красотку, но это было невозможно. Эти женщины не были скованы, так как их было немного, и они в любом случае не могли доставить нам беспокойства.
В Роатане мы пробыли недолго. Рабы из берегового лагеря поднялись на борт с грузом лимонов и выдраили нашу невольничью палубу, а затем промывали ее и полки для рабов морской водой целых двадцать четыре часа, прежде чем Спринг был удовлетворен результатами их работы. Как заметил один из матросов, теперь там можно было даже обедать прямо с палубы, впрочем, мне это было безразлично. После этого мы подняли паруса и двинулись к северу, по направлению к Юкатанскому проливу, и думаю, впервые с того времени, как моя нога ступила на палубу этого ч-ртового судна, я немного расслабился. Мы больше не были работорговцем — не считая, конечно, тех нескольких девок, которых мы везли с собой, — мы сменили шкуру. Теперь оставалось только зайти в Гавану, а там — уже и домой. Так что через два-три месяца я снова окажусь в Англии, скандал с Брайантом — каким незначительным казался он мне теперь — будет забыт, и я снова смогу увидеть Элспет. Клянусь Юпитером, да к тому времени я уже стану отцом! Кто-нибудь, конечно, станет им на самом деле, но по крайней мере я буду таковым считаться. Неожиданно я почувствовал возбуждение, и побережье Дагомеи, вместе со всеми ужасами реки в тех диких джунглях, начало казаться мне лишь ночным кошмаром, которого на самом деле никогда не было. Англия, Элспет, мир в душе — что же еще? Ну ладно, подумаю об этом, когда придет время.
Конечно, я должен был все это предвидеть. Стоило мне решить, что все беды закончились, и поздравить себя с этим, как на меня сразу же обрушивались новые несчастья, и я вдруг обнаруживал себя бегущим изо всех сил, так что кишки подкатывали к горлу, а за мной по пятам неслась неумолимая Немезида. На сей раз Немезида приняла облик маленького щеголеватого шлюпа под американским флагом, который появился на юго-западе, когда мы были уже в трех днях пути от Роатана, а Куба была уже прямо по нашей правой скуле. Само по себе это еще ничего не значило — Спринг прибавил парусов, и мы продолжали наш путь, склоняясь на северо-восток. А затем из-за мыса Сан-Антонио, всего в двух милях впереди по курсу, вдруг показался бриг, также со звездно-полосатым флагом, трепещущим на верхушке мачты, и мы оказались в ловушке, лишенные возможности удрать и, по крайней мере в моем случае, не имея особого желания драться.
Но только не Джон Черити Спринг. Он круто развернул «Бэллиол Колледж» и попытался обойти шлюп с запада, но на этом галсе мы слишком сблизились с ним, и вскоре над баком американца показался клубок дыма, а следом ядро подняло фонтан голубой воды у нас слева по носу.
— К бою! — заорал наш капитан, и пока Салливан распоряжался на палубе, матросы выдвинули пушки, а маленький шлюп между тем подкрался еще ближе и еще одно ядро плюхнулось у нас перед носом.
Исходя из моего опыта, наилучшей позицией, которую только можно занять в морском бою, был какой-нибудь уютный уголок за крепкой дубовой балкой, расположенный как можно глубже в трюме, по дальнему от неприятеля борту. Я исчез в главном люке, прежде чем раздался первый выстрел наших пушек, и вскоре оказался на невольничьей палубе, среди дюжины желтых шлюх, которые, испуганно повизгивая, жались по углам. Я принял важный вид и приказал им заткнуться и сидеть тихо, а в это время пушки загремели вновь, откуда-то со стороны носа раздался страшный удар и треск — туда угодило очередное ядро янки. Девчонки завизжали, а я заорал на них, размахивая ножом. Одна из них, плача, побежала по качающейся палубе, закрыв лицо руками. Я схватил ее и прижал к себе. Это был лакомый кусочек, и я потратил изрядное время, прежде чем мне удалось вернуть ее на место, к ее товаркам, как вдруг в люке появилась голова Салливана, и он заорал:
— Какого дья…ла ты здесь делаешь?
— Предотвращаю восстание рабов! — пояснил я.
— Что? Ты, трусливый негодяй! — и он направил на меня пистолет. — Я тебе прямо сейчас мозги вышибу ко всем ч-ртям, понял?
Я неохотно бросил девчонку, осторожно поднялся по трапу и высунул голову в люк, чтобы посмотреть, что там происходит.
Я не специалист в военно-морском деле, но судя по тому, как матросы крутились у пушек левого борта, мы ввязались в жаркую и не слишком для нас удачную потасовку. Наши двенадцатифунтовки стреляли, их вновь заряжали и выдвигали для нового залпа, как будто при Трафальгаре, а время от времени раздавался треск — это очередное ядро попадало в наше судно, которое, похоже, уже получило серьезные повреждения. Палубная вахта выстроилась цепочкой, а Салливан выкрикивал команды матросам на мачтах. Он заметил меня и заревел, так что я побыстрее выбрался из люка и присоединился к палубной вахте. Уголком глаза я заметил шлюп, проходящий у нас по носу, его бортовой залп вихрем пролетел вдоль нашей палубы. Крики и свист ядер прямо над головой заставили меня укрыться под обломками. Я уцепился за остатки поручней, поражаясь, какого черта я выбрался из безопасного места только потому, что мне это приказал Салливан. Полагаю, что сделал это инстинктивно. Затем раздался страшный треск прямо у меня над головой, всесокрушающий удар обрушился на палубу и кто-то упал прямо на меня. Я оттолкнул его, и мои руки окрасились кровью. Пораженный, я смотрел, как тело перекатилось к шпигату — у него не было головы и кровь фонтаном хлестала из обрубка шеи.
Все это произошло в считанные минуты. Я, шатаясь, поднялся на ноги и огляделся вокруг. Между грот- и бизань-мачтами лежал клубок перепутанных обрывков снастей и деревянных обломков. Посмотрев вверх, я увидел, что наша грот-стеньга упала за борт, и на мгновение мне показалось, что судно беспомощно переваливается на волнах. Послышался визг, хриплые ругательства, груда обломков зашевелилась и из-под нее выбрался Салливан с топором в руке и с ним еще с дюжину матросов, которые пытались расчистить завал. За ними у штурвала стоял Спринг, в шляпе, по обыкновению надвинутой до самых глаз, но его приказы не были слышны в грохоте пушек левого борта.
Я смутно помню, что случилось в следующие пять минут; кажется, в нас снова попали, и на палубе ничего невозможно было разглядеть в облаке едкого порохового дыма. Я, трепеща от страха, корчился за обломками, пока аварийная партия не начала сбрасывать их за борт и мне пришлось выбраться из моего укрытия. Наши пушки прекратили огонь, и внезапно я понял, что янки также не стреляют, так что, наконец, отважился оглядеться по сторонам.
Кое-где в этом аду удалось восстановить некое подобие порядка. Орудийные расчеты выстроились у своих пушек, Салливан стоял у бизань-мачты, выкрикивая команды марсовым, а Спринг — у штурвала. Шлюп янки находился у нас по корме, его передние паруса были истрепаны в клочья, а сам корабль был перепахан ядрами. Однако, учитывая наше жалкое состояние, даже мне было понятно, что янки скоро оправятся и тогда просто разнесут нас на куски или возьмут на абордаж. Они обнаружат на борту рабов, и тогда нам грозит тюрьма, а может быть — и петля. Я уже чувствовал ее прикосновение к своей глотке.