Флэш по-королевски
Шрифт:
Не долго думая, я открываю дверцу и выпрыгиваю; как я потом понял, этот поступок был неожиданным, но, как оказалось, удачным. Толпа при виде меня взревела, оркестр снова загремел, и маленький бургомистр, взяв ключи — здоровенные тяжелые штуковины на громадных размеров кольце — и попросил меня принять их в знак верности и любви жителей города.
— Вашего города, принц, — пропищал он. — И вашего дома!
Мне хватило ума сказать, что я до глубины души тронут оказанной мне великой честью, и вернуть ему ключи обратно. И будучи несколько возбужден, я счел уместным стащить через голову перевязь со шпагой и вручить ему оружие, заявив, что оно будет всегда готово защищать честь и независимость Штракенца, и так далее в этом роде.
Я
Меня пригласили войти в город, и мне показалось хорошей идеей въехать в него верхом, а не в экипаже. Идея вызвала радость и суматоху: зазвучали приказы, забегали офицеры, и вот один кавалерист подвел ко мне превосходного вороного мерина, каждая линия которого говорила о скорости, и я оседлал его при всеобщем ликовании. Должен признаться, вид у меня был бесподобный: я был в голубом, с синей лентой ордена Слона через плечо (кстати сказать, я в последние годы надевал его во время официальных церемоний в Лондоне, чем повергал в оторопь датское посольство, недоумевавшее, каким образом я его заполучил. Я же адресовал их к отставному канцлеру Бисмарку). Мундир сидел на моей статной фигуре превосходно, и благодаря тому, что моя лысая башка была скрыта под шлемом с плюмажем а-ля «оловяннобрюхие», я не сомневался, что выгляжу достаточно браво. [XXXI*]
Оркестр гремел, толпа кричала, я же, миновав ворота, въехал в Штракенц. С балконов сыпались цветы, девушки слали воздушные поцелуи, выстроившиеся вдоль улиц войска силились сдержать натиск толпы, а я махал рукой, кивал своей венценосной головой вправо и влево и улыбался своим будущим верноподданным.
— Да, наездник он хоть куда, — воскликнул кто-то, а остряк из народа подхватил: — Ну, герцогиня Ирма скоро это выяснит, — и все рассмеялись.
Уверен, что при всем этом оживлении и радости, были в толпе люди, стоявшие молча, а то и вообще враждебно настроенные. Это, без сомнения, были немцы, вовсе не расположенные видеть сближение своего государства с Данией. Но при всем том, таких было меньшинство, в основном меня встречали цветами и веселым смехом, сам же Прекрасный Принц дарил очаровательным девушкам улыбки и излучал радушие.
Возможно, по причине того, что я был так доволен собой, меня совсем не вдохновляло посещение ратуши. Должен заметить, что Штракенц не слишком велик, едва ли больше наших рыночных городов, хотя в нем есть собор и герцогский дворец с определенной претензией на величие. Если уж на то пошло, само герцогство имеет лишь тридцать миль в длину, да с дюжину в ширину, съежившись до таких размеров за прошедшие века из некогда значительной провинции. Зато национализм, как немецкий, так и датский, цветет там пышным цветом, а так же непоколебимая приверженность традициям, включая верность своему герцогскому дому. Предстоящее бракосочетание окрылило датскую партию, и именно ее гостеприимство распахивало мне свои объятия.
В ратуше нас ожидала еще более щедрая порция высокопоставленных лиц, поклонов и расшаркиваний. Мне вручили инкрустированную гербом города шкатулку и предложили подписать приказ о тюремной амнистии — здесь, как и повсюду, было в обычае в ознаменование крупных событий выпускать на волю хулиганов и прочую шваль. Каким образом это должно внести вклад в дело общего веселья, я не очень хорошо себе представляю; более того, хотя мне довелось посидеть в половине каталажек между Либби-Призон и Ботани-Бей, меня никто просто так оттуда не выпускал. [XXXII*] Я против амнистий в принципе, но мне не оставалось ничего иного, кроме как подписать приказ. И только взяв в руку перо, я, с подкатившим к горлу комом, обнаружил единственную вещь, которую упустили мои инструкторы, — они не научили Меня подделывать подпись Карла-Густава. Мне даже не Известно, как выглядит его почерк. Возможно, мне стоило поставить свою собственную закорючку, и никто ничего и не заметил бы, но в тот миг я не решился на такой риск.
Прошел казалось год, пока я сидя за большим столом бургомистра и, сжимая перо в руке, глядел на разложенный передо мной длинный свиток пергамента; толпа пялилась в предвкушении, а маленький чиновник ждал своего момента, чтобы присыпать мою подпись песком. Тут наконец моя врожденная изворотливость вернулась ко мне: я отложил перо и весомо заявил: прежде чем подписывать такой документ — воистину весьма серьезный — мне необходимо проконсультироваться с судебными властями, дабы удостовериться, что ни один злоумышленник, способный представлять опасность обществу, не окажется на свободе благодаря данной амнистии. Это может подождать день или два, заявил я решительно, и добавил, что способен найти лучший способ отметить свое счастливое прибытие в город.
Старый ханжа Арнольд, мой школьный учитель, расцеловал бы меня за каждое из произнесенных слов, но вокруг стола послышался недовольный гомон, хотя кое-кто из подхалимов одобрительно закивал, бормоча что-то насчет мудрости принца. Маленький бургомистр едва не рыдал, но вынужден был согласиться, что мои желания должны выполняться беспрекословно.
Зато следующий акт комедии вызвал бурные крики одобрения: ко мне подвели маленького мальчика, несущего персик, выращенный специально для меня в оранжерее здешнего приюта. Я сказал подвели, поскольку мальчишка так хромал, что передвигался только при помощи костылей; эта картина вызвала вздохи и сочувственные стоны со стороны присутствующих дам. Я не великий мастак по части обращения с детьми и обычно отношусь к ним как надоедливым, шумным, неуемным маленьким обжорам, но в данном случае стоило побыть жутко милым. Так что вместо того, чтобы просто принять подарок, я стал изощрять свой ум в поисках трогательного жеста. Я подхватил мальчика — он был легким как пушинка — усадил его на стол и заговорил с ним, настаивая, что мы должны съесть этот персик вместе. Он и смеялся и плакал, а когда я ради жеста похлопал его по голове, он схватил мою руку и поцеловал. Женщины к тому моменту уже захлюпали, а мужчины приняли благородный и сочувственный вид. Я же почувствовал приступ стыда и чувствую его до сих пор. Я упоминаю об этом, ибо то был единственный в жизни раз, когда мне стало стыдно, и до сих не могу понять почему.
Так или иначе, я вышел из ратуши в прескверном расположении духа, и когда услышал, что следующим пунктом программы будет посещение местной академии, едва не заявил, что с меня на сегодня хватит этих чертовых детишек. Но я, конечно, промолчал, и профессор повел меня осматривать школу. Предварительно тот произнес в мой адрес хвалебную речь на греческом, а потом приказал лучшим своим ученикам перевести ее ради моего развлечения. Эти неискушенные ослы считают, что так можно развеселить особ королевской крови!
Естественно, эти лучшие ученики представляли собой обычных бледных доходяг, которых во всех школах держат для подобных случаев. Праведные и отважные маленькие мерзавцы, которых мне так нравилось мучить в свои лучшие годы. Не сомневаюсь, Том Браун мог бы собрать из них футбольную команду и научил бы кричать «Играем на совесть!» и говорить только правду, чтобы всем тошно стало. Так что я решил немного поразвлечься и стал оглядывать задние ряды школьников в поисках здешнего Флэшмена. Ага, вот и он: здоровый, угрюмый Увалень, грызущий ногти и посмеивающийся про себя.