Флэшмен на острие удара
Шрифт:
— Мы — пленники, — говорит Ист. — И никто не брал с нас никаких обещаний. Любые добытые нами сведения являются нашим законным приобретением. А если мы узнаем что-то действительно стоящее, то можно попытаться и бежать. Крым не так уж далеко отсюда.
Это ужас какой-то. Куда бы ты ни делся, где бы не прятался, обязательно сыщется какой-нибудь свихнувшийся на чувстве долга и обуреваемый жаждой деятельности ублюдок, который начнет трепать тебе нервы. Шпионить за русскими, а потом брести через эти снега сквозь ночную тьму, когда на хвосте у тебя сидят казаки Пенчерьевского — эти картины живо вспыхивали в моем воображении, пока Скороход, покусывая губу, продолжал с задумчивым видом выкладывать свои сумасбродные идеи. Спорить было бессмысленно — это выглядело бы так, словно я, в отличие от него, не горю желанием послужить родной стране. Да и о чем разговор: не получится у нас ни разнюхать что-нибудь стоящее, ни смыться, ни совершить еще другую-какую глупость. Я готов был поставить тысячу против одного — но, увы, то была бы ставка на проигрыш.
Тем не менее после нашего маленького диалога прошло еще несколько недель, и ни один важный русский не заглянул к нам в гости. Потом настал черед моего приключения с Валей, и идиотские бредни Иста выветрились у меня из головы. И вдруг как-то утром, дней через десять после того, как я начал «обкатывать кобылку», на двор влетают два русских штабс-капитана, а следом за ними большие сани. Вскоре появляется графский мажордом, чтобы с извинениями препроводить Иста и меня в наши комнаты.
Благоразумно завесив слуховую трубу, мы целый день не отходили от окна в комнате Иста. Прибыли еще сани, и, судя по гомону голосов в доме и топоту ног по лестнице, мы сообразили, что тут обещает состояться большая вечеринка. Ист был сам не свой от возбуждения, но по-настоящему он задергался, когда ближе к вечеру прибыли сани, встречать которые вышел на крыльцо сам Пенчерьевский. Да еще такой, какого мы раньше не видели — в своем полном парадном мундире.
— Что-то важное, — заявляет Ист, сверкая глазами. — Судя по всему, сюда пожаловала настоящая большая шишка. Господи, я готов отдать годовое жалованье, чтобы узнать, о чем будут говорить внизу сегодня вечером. — От волнения он весь побелел. — Флэшмен, я собираюсь подслушать!
— Да ты спятил, — говорю. — Это когда казак всю ночь слоняется по коридору? Ты говоришь, он спит? Так может ведь и проснуться, а?
— Я должен рискнуть, — твердит он в ответ.
И что бы я ни пробовал: взывал к здравому смыслу, офицерской чести, напоминал о долге гостя — кажется, даже притянул Арнольда и религиозные заповеди, — Ист оставался непреклонен.
— Ладно, но на меня не рассчитывай, — говорю ему. — Оно того не стоит: ничего интересного они не скажут, а дело это небезопасное и, разрази меня гром, совсем неджентльменское. Так вот!
К моему изумлению, он хватает меня за руку.
— Я уважаю твои доводы, дружище, — говорит Скороход. — Но ничего не могу сделать. Возможно, я ошибаюсь, но мне мой долг видится иначе, понимаешь? Согласен, как пить дать, это может оказаться напрасными потугами, но кто знает? Кроме того, у меня, в отличие от тебя, нет особых заслуг перед страной и королевой. И я хочу попробовать.
При таком раскладе мне не оставалось ничего иного, как сунуть голову под одеяло и храпеть так, чтоб весь свет знал, что Флэши ни при чем. Как выяснилось, отважный Ист тоже: наутро он поведал, что казак всю ночь оставался начеку, и экспедиция не состоялась. Но сани простояли во дворе весь день, а за ним и следующий. Мы безвылазно сидели у себя, казак не смежал глаз, и Ист начал кипятиться.
— Три дня! — кричит он. — Кто же это может быть? Говорю тебе, это очень важная встреча! Я знаю. А мы сидим тут, как мыши в мышеловке, в то время как дай нам хоть на час выскользнуть на волю, мы сможем выведать нечто — о, кто знает, — что может решить исход войны! Есть от чего сойти с ума!
— То-то я и гляжу, — говорю я. — Тебе ведь никогда раньше не приходилось сидеть под замком? А мне вот приходилось. И чаще, чем хотелось бы. Поэтому могу сказать, что со временем ты теряешь способность мыслить здраво. Вот что с тобой происходит. К тому же ты устал — иди, выспись хорошенько и выкинь из головы эту блажь.
Но он не успокаивался, и к обеду мое терпение совсем почти истощилось, как вдруг вместе с принесшими еду слугами в комнату вошла Валя. По ее словам, ей просто захотелось проведать нас. Мы славно провели время, перекинулись в картишки на троих — для Иста, как я подметил, это была сущая пытка. Рядом с ней он и в лучшие времена тушевался, не зная, куда себя девать, а тут его вдобавок снедало страстное желание выведать у нее, что творится внизу и кто эти приезжие. Валя весело щебетала, просидев у нас до девяти, а когда я провожал ее до двери, она, наклонив свою светлокудрую головку, бросила мне взгляд, яснее всяких слов говоривший: «Это уже третья ночь. Ну как?» Я отправился в свою комнату, снедаемый порочными желаниями, оставив Иста зевающим и погруженным в раздумья.
Не будь я таким похотливым скотом, благоразумие наверняка удержало бы меня той ночью в кровати. Вместо этого в полночь я выскользнул за дверь, обнаружив казака, развалившегося, откинув голову и раскрыв рот, на стуле. В коридоре висел перегар, погуще чем в кабачке у Дэвиса. «Это Валя, ее работа, — подумал я, — вот маленькая чертовка». Миновав казака, который даже не пошевелился, и стараясь не попадать в круг света стоящей рядом с ним лампы, я достиг лестничной площадки.
Все было тихо, но из холла внизу лился тусклый свет, а через перила виднелись фигуры двоих, облаченные в белые мундиры и каски часовых, стоящих с саблями наголо у больших двойных дверей библиотеки. Мимо них прогуливался, покуривая сигарету, дежурный офицер. Мне пришло в голову, что бродить сейчас по дому в темноте вовсе не безопасно — они могут решить, что я не хуже Иста заделался шпионом. Поэтому я не стал медлить и через пару минут уже воссоединялся во всю мочь со своим любимым «цветком степей». О, она, помнится, просто пылала от страсти. После первого стремительного раунда мы выпили теплого вина, поболтали трепетно, подремали, после чего снова принялись за дело, медленно и нежно, и передо мной, как сейчас, предстает это прекрасное белое тело, витает аромат ее волос… Ах, как же мы, старые солдаты, бываем болтливы!
— Тебе нельзя слишком медлить, любимый, — говорит она наконец. — Даже пьяный казак не может спать вечно.
И она засмеялась, шутливо укусив меня за подбородок. Нежно поцеловав ее на ночь, я натянул ночную сорочку, еще разок стиснул ее прелести и выбрался в холодный коридор, ведущий к лестнице. Стоило мне достичь второй ступеньки, как я, оледенев от ужаса и со стучащим, как молот, сердцем, замер, прильнув к стене. На лестничной площадке кто-то был. Я слышал его, потом разглядел очертания в тусклом свете, лившемся из коридора, где располагалась комната графа. Облаченный, как и я, в ночную рубашку человек скорчился у арки, подслушивая. С облегчением выдохнув про себя, я понял, что это всего лишь Ист.
Этот придурок, встав посреди ночи, обнаружил, что казак уснул, и теперь воплощал в жизнь свои идиотские патриотические фантазии. Я тихонько присвистнул, и с удовольствием посозерцал, как Ист пытается проломиться сквозь стену. Потом подошел к нему и попробовал заставить не шуметь.
Скороход схватил меня за руку.
— Ты?! Флэшмен! — из горла у него вырвался хриплый звук. — Как?.. Что ты?.. Почему не сказал мне? — Я никак не мог понять, куда он клонит, пока Ист не зашептал лихорадочно: — Ты молодчина! Услышал что-нибудь? Они все еще здесь?
Этот чокнутый подумал, что я решил заняться его наушным ремеслом. Ну ладно, так мне хотя бы удастся избежать подозрений, что я творил разврат с предметом его обожаний. Я покачал головой. Маньяк закусил губу, и тут вдруг выдохнул мне в ухо:
— Ну, так скорее! На галерею — они все еще там!
И пока я, перепуганный насмерть, смотрел сквозь перила на застывших на страже часовых, Скороход стремительно пересек площадку. Мне не хватило смелости громким шепотом окликнуть его; скрытый в тени, он возился с задвижкой дверцы. Я лишь на мгновение задержался, прежде чем двинуться по направлению к своей кровати и безопасности, и тут из коридора послышался громкий зевок. Охваченный паникой, я, словно меня кнутом хлестнули, нырнул вслед за Истом к низкому проему, ведущему на галерею. «Назад, назад, чокнутый ублюдок», — шептали мои губы совершенно беззвучно — и последнее к лучшему, — ибо стоило открыть дверь, как звуки из библиотеки сделались отчетливо слышны. Сквозь расписные экраны, отделяющие галерею, просачивался свет. Если наш казак выйдет и посмотрит в сторону лестницы, тусклое мерцание, распространяющееся от входа, привлечет его внимание. Неслышно ругаясь, я протиснулся вперед, осторожно прикрыв за собой дверь.