Флэшмен
Шрифт:
— Стоять! — рявкнул я. — Одно движение, и я отправлю Гюль-Шаха на переговоры с шайтаном! Назад, вы, дети совы и свиньи!
Эти уроды, человек пять или шесть, столпились на верхних ступеньках. Увидев распростертого передо мной Гюль-Шаха, совершенно беззащитного, один из них выругался, другой взвыл.
— Не шевелиться! — закричал я. — Или я заберу его жизнь! — Они замерли на месте, разинув рты, но провалиться мне на месте если я знал, что мне делать дальше. Хадсон торопливо стал подсказывать.
— Лошади, сэр. Мы прямо у ворот, скажите им, пусть подведут двух, нет, трех пони к двери, а сами отойдут на другой конец двора.
Я прокричал приказ, обливаясь потом от страха, что они не подчинятся, но этого не произошло. Думается, я выглядел готовым на все: голый по пояс, грязный и небритый, с сумасшедшим взглядом. Причиной служил страх, а не ярость, но им-то было невдомек. Между ними разгорелась оживленная перепалка, после чего вся шайка выбралась через дверной проем наружу. Я слышал, как они кричат и ругаются в темноте, а затем раздался звук, который был для нас слаще музыки — стук лошадиных копыт.
— Скажите им, пусть держатся снаружи и отойдут подальше, сэр, — сказал Хадсон, и я охотно подчинился. Хадсон подошел к Нариман, сгреб ее в охапку и поставил ногами на ступеньку.
— Шевелись, черт тебя побери, — буркнул он, и, подхватив саблю, подтолкнул женщину вверх по порожкам, уперев острие ей в спину. Сержант исчез в дверном проеме, последовала пауза, потом раздался его голос:
— Порядок, сэр. Поднимайтесь быстрее, и закройте дверь.
Ни один приказ я не выполнял так охотно. Оставив Гюль-Шаха таращиться в потолок, я взлетел вверх по ступенькам и захлопнул за собой дверь. И только окинув взглядом двор — Хадсон рядом с пони, спеленатая Нариман перекинута через круп другого, на другом конце кучка афганцев, поигрывающих ножами и матерящихся — только тогда я понял, что мы остались без заложника. Но Хадсон и тут нашелся.
— Скажите им, что я выпущу потроха у этой шлюхи, если они хоть пальцем шевельнут. Спросите, как это понравится их хозяину — и что он с ними сделает после! — И сержант приставил саблю к животу Нариман.
Угроза подействовала на них даже без моего перевода, и я получил возможность вскарабкаться на своего пони. Ворота находились перед нами. Хадсон взял поводья лошади Нариман, мы развернулись и под стук копыт были таковы, скача по залитой лунным светом тропе, ведущей от расположенного на холме форта к равнине.
Достигнув ее, я обернулся: Хадсон был неподалеку, хотя ему и не просто было управляться с Нариман, которую приходилось поддерживать перекинутой поперек седла третьей лошади. Позади нас на фоне неба вырисовывались угрюмые очертания форта, но никаких признаков погони не наблюдалось.
Подъехав ко мне, сержант сказал:
— Кажется там, дальше, проходит кабульская дорога, сэр. Мы пересекли ее по пути сюда. Думаете, есть смысл ехать по ней, сэр?
Меня так трясло после пережитого, что мне было все равно. Естественно, нам следовало держаться подальше от дороги, но я готов был на все, лишь бы оказаться подальше от этой проклятой темницы, так что кивнул в знак согласия, и мы продолжили путь. При удаче ночью дорога окажется пустынной, да и только на дороге мы могли рассчитывать не заблудиться. У нас не заняло много времени добраться до нее, а звезды указывали нам путь на восток. Мы теперь находились не менее чем в трех милях от форта, и если афридии и отправились в погоню, им было нас не найти. Хадсон поинтересовался, как нам поступить с Нариман.
При этих словах я пришел в себя. При воспоминании, что она готовила мне, у меня запершило в горле, и все, что я хотел, так это разорвать ее на части.
— Давай ее сюда, — заявил я, бросая поводья и хватаясь за саблю.
Подхватив ее одной рукой, он снял ее с седла. Она соскользнула на землю, упав на колени. Руки связаны за спиной, во рту кляп, глаза сверкают, как у дикой кошки.
Когда я развернул своего пони, Хадсон вдруг встал у меня на пути.
— Постойте, сэр, — говорит он. — Что вы хотите сделать?
— Собираюсь искромсать эту ведьму на куски, — отвечаю я. — Прочь с дороги!
— Вот что я скажу, сэр, — говорит сержант. — Вы не можете так поступить.
— Это почему, черт побери?
— Не можете, пока я здесь, сэр, — спокойно заявляет он. Я сперва не поверил собственным ушам.
— Не стоит этого делать, сэр, — продолжает Хадсон. — Это же женщина. Вы должно быть не в себе, сэр, после всего, что с вами сделали — порка и все прочее. Пускай живет, сэр: развяжем ей руки и отпустим.
Я было напустился в ярости на этого скотину-мятежника, но он только стоял непоколебимо, и качал головой. В итоге я уступил — мне пришла в голову мысль, что случившееся с Гюль-Шахом легко может произойти и со мной. Он слез с коня и развязал ей руки. Она накинулась на него, но Хадсон дал ей хорошего пинка и снова взобрался в седло.
— Простите мисс, — сказал он, — но вы не заслуживаете лучшего обращения.
Она лежала, жадно дыша и с ненавистью глядя на нас, грациозная и прекрасная, как пантера. Жаль, что у нас не было времени, не то я обслужил бы ее как тогда, раньше — я постепенно становился самим собой. Но медлить было сущим безумием, поэтому я ограничился парой ударов поводьями и доставил себе удовольствие, от души пнув ее в спину, отчего она кувырком полетела на камни. После этого мы повернули на восток и помчались по дороге по направлению к Индии.
Стоял дикий холод, а я был полуголый, но на седло была накинута бурка, в которую я и завернулся. Хадсон взял другую, скрыв под ней рубашку и брюки. Если бы не светлые волосы и борода Хадсона, нас можно было принять за настоящих башибузуков.
Перед рассветом мы остановились на привал в одной из небольших расщелин, но не надолго, и когда поднялось солнце, я сориентировался, что мы находимся чуть западнее Фюттехабада, лежащего едва в двадцати милях от Джелалабада. Я не мог почувствовать себя в безопасности до тех пор, пока вокруг меня не будут крепостные стены, поэтому мы погнали во весь опор, сходя с дороги только при виде клубов пыли, предупреждающих о приближении других путешественников. Весь день мы провели в горах, огибая Фюттехабад, а на ночь расположились на отдых, полностью вымотанные. Поутру мы поспешили в путь, но держались в стороне от дороги, так как, разведав ее, обнаружили большое количество афганцев, причем все двигались на восток. В горах тоже было немало народу, но никто не обращал внимания на пару всадников, поскольку Хадсон замотал голову тряпкой, чтобы скрыть светлые волосы, а я и так выглядел как хайберский бадмаш.
Но чем более мы приближались к Джелалабаду, тем большее беспокойство я ощущал, поскольку картины, наблюдаемые нами на дороге, и лагеря, разбросанные тут и там по ущельям, свидетельствовали, что мы движемся вместе с армией. Акбар наступал на Джелалабад, и до нас уже долетал отдаленный звук мушкетной пальбы, говоривший, что осада уже началась. Да, задачка не из простых: спасение ждало нас в Джелалабаде, но между ним и нами находилась афганская армия. Такая перспектива едва не привела меня в отчаяние: был миг, когда я склонялся к идее миновать Джелалабад и отправиться прямиком в Индию, но это означало необходимость преодолеть Хайбер, а учитывая, что беркширского борова легче было бы выдать за афганца, чем Хадсона, это представлялось совершенно невозможным. Я проклинал себя за выбор компаньона со светлыми волосами и комплекцией сомерсетца, но откуда мне было предвидеть такой поворот? Так что нам не оставалось иного выбора, как продолжать начатое и попробовать попасть в Джелалабад, избежав поимки.