Флейта Аарона. Рассказы
Шрифт:
Аарон поднялся и стал прощаться.
— Мы повторим это еще когда-нибудь, не правда ли? — сказала она.
— Я приду, как только вы прикажете, — ответил он.
— В таком случае это будет скоро, — сказала она.
Он вышел и вернулся в свой пансион. Войдя в комнату и положив флейту на стол, он посмотрел на нее и улыбнулся, вспомнив, что Лилли называл ее Аароновым жезлом.
— Итак, ты все же зацвел? — пробормотал он.
Он заснул беспокойно и видел во сне странные, мрачные столкновения каких-то людей, похожие на уличный бунт в Милане, но гораздо более страшные. Впрочем, к утру он освободился
Когда он взглянул на часы, было уже девять. Он позвонил, чтобы ему подали кофе. Он чувствовал, что час его настал. Восстав из пепла, Феникс вновь бросался в огонь.
В десять часов он уже переходил мост. Он написал ей на своей визитной карточке несколько слов с просьбой дать ему на некоторое время тетрадь с песнями, чтобы он мог заранее прочитать их. Лакей, относивший карточку, вернулся и передал, что его просят подождать. Аарон вошел.
Теперь он сидел в маленькой гостиной и ждал. Маркиза вышла далеко не сразу. На ней была тонкая блуза и синяя юбка. На этот раз она почти не была подкрашена. Протягивая ему руку, она кинула на него томный и многозначительный взгляд. Что-то необычное было в складке между ее бровями. И голос был необычайный, — в нем звучали странные, загадочные ноты. Он поднял на нее глаза, и лицо его просияло.
— Вы хотели ноты с французскими песнями? — сказала она.
— Да, я хотел разучить их.
— Хорошо, вот они. — И она принесла ему маленькую желтую тетрадь, в которой были только слова и мелодия, без аккомпанемента. Она стояла, протягивая ему тетрадь и словно чего-то ожидая, но вся ее поза, казалось, имела какое-то другое значение.
Он открыл ноты наугад.
— Но мне нужно знать, которые именно вы поете, — сказал он, стоя рядом с ней, с открытой тетрадью в руке.
— Да, да, — ответила она, заглядывая в тетрадь через его плечо, в то время как он перевертывал страницы. — «Trois jeunes tamboures», — сказала она, — вот это! И потом: «En passant par Lorraine», «Aupr'es de ma blonde». О, это я страшно люблю!
Он стоял и мысленно проигрывал мелодию.
— Хотите, чтобы я сыграл ее? — спросил он.
— О, да! Очень, — ответила она.
Он взял флейту, прислонил тетрадь с нотами к какой-то вазе и заиграл. Маркиза местами вполголоса вторила ему. Но, играя, он чувствовал, что теперь она не поддается чарам его игры. Между ними не было внутреннего соприкосновения. Каким-то таинственным образом она боролась с ним, противилась ему, его мужской воле и огненному желанию. Он вдруг понял, что она не хочет, чтобы он рассматривал ноты. Тогда он отложил тетрадь и повернулся к ней, несколько смущенный, не отдавая еще себе отчета, что будет дальше, но ясно ощущая ее настороженность.
Он взглянул на ее лицо, — оно было совершенно непроницаемо. Опять это было лицо Клеопатры, но в нем мелькало что-то новое и горячее. Он не мог этого понять до конца. Что такое было в этом лице, что его так беспокоило, почти сердило?
— Почему вы не снимаете пальто? — сказала она, глядя на него странными расширенными глазами.
Странная женщина — он не мог ее понять. Когда он снял пальто и сел, он почувствовал, что она смотрит на его ноги, на его тело, — и это было ему неприятно. Но его по-прежнему неудержимо влекло к ней, к ее чудесным белым рукам, ко всему ее гибкому, нежному телу.
— Что вы делали сегодня утром? — спросила она.
— Ничего, — сказал он. — А вы?
— Ничего ровно, — ответила она.
Они продолжали сидеть молча, он — с низко опущенной головой. Вдруг он взглянул на нее.
— Мы будем любовниками? — сказал он.
Она сидела, отвернув лицо, и не отвечала. Сердце его лихорадочно билось, но она не сдавалась.
— Мы будем любовниками? — прозвучал опять его голос с оттенком легкой иронии.
Лицо ее постепенно темнело, — и он был этим очень поражен.
— Да, — проговорила она вдруг, все еще не глядя на него, — если вы хотите.
— Хочу, — сказал он, не отрывая глаз от ее лица, которое она старалась спрятать.
— Когда и где? — спросил он.
Она опять сидела молча, точно в борьбе с собой. Наконец, взглянула на него долгим, темным, странным взглядом, который не понравился ему.
— Ведь вы не требуете чувств и не хотите, чтобы я говорил вам о них? — сказал он.
Ироническая усмешка пробежала по ее лицу.
— Нет, я знаю этому цену, — сказала она с удивительным хладнокровием, — и ничего этого не хочу.
— В таком случае?..
Она продолжала сидеть, уставившись на него расширенными, странными глазами. Ему было неприятно.
— Что вы думаете увидеть во мне? — спросил он, улыбаясь.
Она опять отвернулась от него, и опять лицо ее потемнело.
Он ждал.
— Может быть, мне уйти? — сказал он, наконец.
— А вам этого хочется? — спросила она, все еще отворачивая от него лицо.
— Нет, — ответил он.
Она опять замолчала.
— Куда мне придти к вам? — сказал он.
Она помолчала минутку, затем сказала:
— Я пойду в свою комнату.
— Я не знаю, где она.
— Я вам покажу.
— И я приду к вам через десять минут. Через десять минут, — подчеркнул он еще раз.
Она встала и вышла из комнаты. Он последовал за ней до дверей ее спальни. Когда она, взявшись за ручку двери, взглянула на него, он низко наклонил голову. Потом, взглянув на часы, вернулся в гостиную.
Там он стоял, расставив ноги и заложив руки за спину, неподвижный и уверенный в себе, выжидая назначенного срока. Минуты текли. Он взглянул на часы — прошло ровно десять минут. В это время он услышал шаги и хлопанье дверями, и решил подождать еще пять минут. Когда они истекли, он прошел прямо в ее комнату. Вошел и запер за собой двери. Она лежала в постели, повернувшись к нему спиной.
Она показалась ему странной, — не такой, какой он ожидал. Лежа в его объятиях, она похожа была на ребенка, тогда как обыкновенно в ней чувствовалась вполне зрелая женщина. Она прижималась к нему, как сестра. Да, как юная сестра или как ребенок, — и это приводило его в беспокойное недоумение. Даже в самое темное, глубокое мгновение страсти она казалась ребенком, лежащим в его руках. Но он чувствовал, что этот ребенок каким-то непонятным, но несомненным образом издевается над ним. Каким-то непонятным и странным образом, с слепым упорством глубочайших слоев своей женской природы, она противилась ему. Он знал, что эта женщина — не для него. Да, теперь он знал это.