Флибустьер. Вест-Индия
Шрифт:
Серов замер, потом кашлянул и, когда Шейла подняла взгляд, широко улыбнулся. Он не был отъявленным сердцеедом, но знал по прежнему опыту, что робких девушки не любят.
– Ты?
Ах, каким звонким, каким нежным был ее голос!
– Кажется, я. Хотя не уверен… В таком саду и в такой компании мне, наверное, не место.
Глаза Шейлы лукаво блеснули:
– И все же ты сюда попал. Перелез через изгородь?
– Нет, пришел с лекарем. Он должен избавить хозяйку от мигрени.
– Жаклин де Кюсси? Да-да, я знаю, она говорила, что дядюшка пообещал прислать Росано.
– Вот и прислал. А заодно – меня, чтобы синьор хирург дорогой не напился.
– Он пьет не с радости. – Шейла строго поджала губы.
– Все мы пьем с горя, а с радости только выпиваем, – сказал Серов. – Могу я присесть?
– Да. Во-он там. – Она показала на дальний край скамейки.
– Могу смотреть на тебя, раз дядюшки Джозефа здесь нет?
– Можешь, но не очень долго. Дядюшки нет, но есть Жаклин, и я у нее в гостях. – Шейла с чинным видом сложила руки на коленях. – Жаклин говорит, что молодая дама не должна оставаться наедине с кавалером. Запрещено правилами этикета.
Ее глаза лучились и смеялись. Господи, подумал Серов, она же совсем такая, как наши московские девчонки! Нет, лучше в сто, в тысячу раз! Есть в ней что-то кроме ума и красоты… Может быть, уверенность в себе и внутренняя сила? То, что даровано человеку, который часто видит смерть и не боится ее?
Взяв со стола гитару, он сказал:
– Правила этикета я знаю лучше мадам де Кюсси. Как-никак я почти маркиз.
Струны покорно зарокотали под его пальцами. Это оказался превосходный инструмент, только слегка непривычный – струн было не шесть, а пять [41].
– Ты играешь? – спросила Шейла, немного придвинувшись к нему.
Кивнув, Серов запел:
Он пел на русском, и, когда закончил, Шейла опять подвинулась ближе и спросила:
– Это ведь не французский, да? Французский я знаю, а это совсем другой язык…
– Конечно, – сказал Серов. – Это мой родной нормандский. Великий язык! Можно на нем и ребенка утешить, и врага охаять, и девушке песню спеть.
– Так спой еще, – сказала Шейла и улыбнулась ему.
* * *
Обратно Джулио Росано шел не торопясь, слегка покачиваясь и благоухая сладким винным запахом – вероятно, пока исцелял мадам Жаклин, подносили ему не раз и не два. На ногах, однако, держался твердо и без ошибки знал, куда идет – прямо в заведение синьора Пьетро и синьоры Бланки. Тут гостей усадили за стол позади легкой тростниковой занавески, поставили графинчик с хересом и два венецианских бокала, нашинковали какой-то плод, папайю или авокадо, и оставили одних.
Выпив первую и закусив фруктовой долькой, хирург погрозил Серову пальцем:
– Кружишь девушке голову, бамбино? Песни нежные поешь? Серенады, а?
– До серенад еще дело не дошло, – возразил Серов. – С ними, пожалуй, и пытаться не стоит – узнает капитан, зарежет.
– Это не исключается, – согласился лекарь. – Хотя на его месте я бы не спешил. Шейлу я знаю с детских лет, с тех пор, как ее из Порт-Ройяла привезли. Девочке скоро двадцать, а что она видела? И кого? Два десятка офицеров и плантаторов с Барбадоса, Ямайки и Тортуги? Злобные грубые люди, не лучше, чем brigante [42] с «Ворона»… Не всякий имя свое напишет, а что до знания наук, логики, риторики и философии, то даже слова такие им неведомы. Где же девице супруга сыскать? – Росано с грустным видом пригубил из чарки. – А ты юноша ученый и воспитанный, и собой хорош… Правда, бедный.
– Бедный, – подтвердил Серов. – Потому как незаконный сын. Лишен наследства подчистую. Ни замка, ни земель, ни других фамильных ценностей.
– Были бы голова и фортуна, а ценности найдутся, – заметил хирург и опрокинул в рот вино. – Джозеф Брукс не беден. Сейчас, конечно, не прежние времена, и его промысел таких доходов не приносит, но все же…
– Почему, – перебил Серов, – почему не приносит?
Это было интересней, чем планы лекаря насчет него и Шейлы. Не любил Серов, когда ему в душу лезут, особенно под хмельком, а кроме того, по детективной своей привычке, предпочитал факты, а не пустые рассуждения.
– Высокие персоны от Берегового братства отступились, сиятельные короли. Отступились и между собой передрались, – пояснил Росано. – Лет двадцать-тридцать назад и еще раньше, когда Испания была сильна, любой ущерб, который ей причиняли в заморских землях, был выгоден всем и каждому: и французам, и британцам, и голландцам. Теперь другое дело. Одряхлел кастильский лев, выпали клыки, когти притупились – одряхлел и вовсе сдох! Теперь его труп без нашего братства разделят, когда в Европе начнется новая война [43].
Довольный таким поворотом темы, Серов принялся расспрашивать хирурга, связывая его речи с теми обрывками сведений, что застряли в его голове из книг и исторических фильмов. Делал он это осторожно, стараясь не выдать своей неосведомленности, что было, кажется, лишним: лекарь уже ополовинил графинчик и на подобные мелочи внимания не обращал. Образ его мыслей был совершенно понятен, ибо такие люди уже встречались Серову: интеллигенты, которые знали единственный метод спасения от гнусностей жизни – крепко заложить за воротник. Росано, с поправкой на три столетия, был таким же «кухонным политиком», как те, что во времена Серова ругали власть и обсуждали за рюмкой планы спасения России.
За следующие два часа Серов обогатился массой полезной информации. Он узнал, что Францией правит великий, но уже престарелый «король-солнце» Людовик XIV, тот самый, отцу которого служил молодой д’Артаньян. Людовик сидел на престоле сорок лет, давил врагов железным кулаком и, как смутно помнилось Серову, будет сидеть и давить еще лет пятнадцать. Что до Англии, то там дела обстояли сложнее и запутаннее. В 1685 году британская корона досталась Якову II Стюарту, монарху весьма непопулярному; не прошло и трех лет, как его скинули, заменив правителем Голландии Вильгельмом Оранским. Этот вроде бы всех устраивал: и лондонское Сити, и народ, и парламент, однако был уже болен и стар, а наследовать ему должна была родная дочка Якова [44]. Как при ней повернутся дела в Вест-Индии, никто в подробностях не ведал, но можно было ставить дукат против фартинга, что все здесь заполыхает огнем, когда начнут делить испанское наследство. В этом и заключалась интрига момента: Карл, король Испании, умерший недавно, наследников не оставил, и на испанский пирог теперь претендовала Франция. Что, разумеется, у ее соперников, немцев, британцев и голландцев, восторга не вызывало.