Флибустьер
Шрифт:
— Вперед! — приказал я флибустьерам.
Четырнадцать человек побежала будить надсмотрщиков, а остальные четверо вместе со мной — к дому плантатора. Здание было с широким каменным крыльцом под деревянным навесом. На крыльцо вели четыре ступеньки. Справа от входной двери на крыльце стоял трехфунтовый фальконет, очень ржавый. Зачем он здесь? Разве что сигналы подавать своим работникам. Дверь была из красного дерева, толстая и тяжелая. Пол на первом этаже похож на мраморный, но что за камень, я так и не понял. Мое внимание сосредоточилось на Манрике де Лара, который с криком «Грязные грабители!» спускался по деревянной лестнице со второго этажа. Он был в белой рубахе и колпаке, конец которого раскачивался у правого плеча, и кожаных шлепанцах. С виду — типичный Дон Кихот, однако не тот, каким его обычно рисуют иллюстраторы романа, а возбужденный придурок средней упитанности и роста с выпученными глазами, красным носом и подрагивающими, бледными губами. В руках, покрытых черными густыми волосами, Манрике де Лара держал по пистолету, стволы
Я выстрелил первым. Пуля попала плантатору в грудь, продырявив рубаху, которая в том месте начала стремительно выкрашиваться в темно-красный цвет. Манрике де Лара замер, открыв рот от удивления. Наверное, был уверен, что в силу родовитости бессмертен. Из-за моей спины выстрелил из пистолета кто-то из флибустьеров. Вторая пуля попала плантатору в живот. Калибром она была раза в два больше моей, вмяла в тело и часть материи, которая стремительно пропиталась еще более темной кровью. Хозяин плантации качнулся назад, словно собирался рухнуть навзничь, а потом нагнулся вперед, выронил пистолеты и покатился по лестнице, остановившись на последних двух ступеньках, спиной кверху.
На втором этаже в две стороны расходились анфилады из трех комнат. Слева обитали родители, справа — дети, два мальчика и три девочки в возрасте от года до лет двенадцати, и две няньки-негритянки. Синьора де Лара была в одной белой рубахе, вырез, рукава и подол которой украшен сине-красной канвой, без головного убора и босая с явной примесью индейской крови. Лицо не сказать, что красивое, но точеное, с тонкой смуглой кожей. Распущенные, иссиня-черные, густые, прямые волосы были длиной до поясницы. В ушах золотые сережки с изумрудами, на шее тонкая золотая цепочка с крестиком, на каждой руке по два золотых перстня: с изумрудами на средних пальцах и красными кораллами на безымянных. Местные уверены, что кораллы оберегают от змей. Я уверен, что змеи оберегают кораллы от людей. В чем уверены змеи и кораллы, никто не знает. Разве что плантаторша, черные глаза которой — холодные и немигающие — подсказывали, кем она была в прошлой жизни. Они смотрела на нас, как на недоразумение, не достойное внимания. Только когда заплакала младшая из девочек, у матери дрогнули ноздри тонкого красивого носа.
— Не бойтесь, синьора, ни вам, ни детям, не причинят вреда, — заверил я. — Но с драгоценностями придется расстаться.
Она молча вынула из ушей сережки, сняла с пальцев перстни и швырнула их на пол у своих ног, после чего спокойно, словно не замечая нас, прошла в дальнюю комнату, где за спины негритянок прятались ее дети.
В первой комнате родительской анфилады находился кабинет плантатора. На столе стоял серебряные подсвечник на три свечи, кувшин и два бокала на большом блюде или маленьком подносе и золотая табакерка, украшенная двумя черными жемчужинами. Рядом со столом стоял сундук, разделенный на три отделения. В одном отделении лежали документы, включая дворянскую грамоту и родовое дерево, подтверждающие родовитость Манрике де Лара, начиная с четырнадцатого века. Кем были его предки в предыдущие века, документы умалчивали. В другом отделении хранились эскудо — старинные испанские золотые монеты, в том числе дублоны по два и четыре эскудо, всего на две сотни с четвертью, и мешочек с белыми жемчужинами среднего качества. В третьем отделении — серебряные монеты разного достоинства и разных стран на две тысячи песо без малого. У сундука были три бронзовые ручки: одна вверху и две по бокам. Я решил, что именно такого и не хватает мне, поэтому приказал доставить прямо в мою каюту. Из других комнат выгребли серебряных изделий разного назначения, включая сервиз на двенадцать персон, еще где-то на пуд и много всяких тряпок, оружия, предметов быта, несмотря на мою просьбу не набирать малоценное барахло.
Три арбы, все вьючные животные, дюжина надсмотрщиков и более сотни рабов были нагружены трофеями, в том числе какао, табаком, сахаром и маисом, которые здесь тоже выращивали. Я оставил пять флибустьеров охранять то, что заберем второй ходкой, а с остальными повел караван к берегу моря. Мои подчиненные успели нахлебаться вина, найденного в погребе, поэтому не скрывали радости. Добычи захватили так много, что всю не увезем. Большую часть рабов придется оставить здесь. В первую очередь надсмотрщиков, потому что испанцы считались самой ленивой и неблагодарной рабочей скотиной. Но и того, что увезем и обменяем на ямайский ром, хватит флибустьерам на месячный запой.
21
Поскольку добыча была в несколько раз больше предыдущей, пришлось отстегнуть губернатору на бедность. Кстати, он утверждает, что большая часть этих денег идет в казну или, как здесь говорят, королю. Не удивлюсь, если он говорит правду. Отстегивая королю и Церкви, нынешние французы как бы покупают индульгенцию, прощающую им способ добывания этих денег. Причем дело не в совести. Скорее, действуют по правилу: украл — поделись, иначе лягнет удача.
У губернатора я застал Мишеля де Граммона. На лбу у него была небольшая вмятина, которую прикрывала кожа, изукрашенная свежим шрамом, напоминающем пупок. Такое впечатление, что кожу в том месте исполосовали, а потом связали в пучок и дали срастись. Капитан флибустьеров был все так же неряшливо одет
В будущем я бывал в этом порту несколько раз. Как и большинство городов, построенных испанскими колонизаторами, Кампече состоял из двух частей — старой и новой. Последнюю можно было бы перенести на окраину любого другого латиноамериканского испаноязычного города — и везде она смотрелась бы гармонично. Первая тоже была похожа на другие старые колониальные города, особенно планировкой центра. Но были и отличия. Везде очень много скульптур, причем самых разных стилей, направлений. Такое впечатление, что когда-то давно в городе провели конкурс на самую экстравагантную скульптуру и затем все шедевры установили на улицах. Еще много было граффити, причем высокого качества. Такое впечатление, что бездарям в этом городе творить запрещено. Как принято в этих краях, стены домов выкрашены в яркие цвета, вольно чередующиеся. Настораживало почти полное отсутствие выходящих на улицу окон в жилых домах и самих таких домов, преобладали государственные и коммерческие. Ответ я нашел случайно. Проходя мимо железных решетчатых ворот, увидел, что калитка в них не закрыта на замок, а во дворе жилого дома много растительности. Мне как раз придавило на клапан, вот я и решил полить растения, если не будет свидетелей моей благотворительности. Оказалось, что во дворе не только свидетелей нет, но и домов. То есть были только передние и боковые стены, а внутри кучи строительного и не только мусора, сквозь которые пробивались к свету настырные растения. Я был не первым, кто удобрил их. Видимо, владение жильем в центре города накладывало какие-то дополнительные обременения, слишком накладные, вот жители и сбежали на окраины. Еще запомнил в Кампече мощные бастионы на берегу и ржавые пушки большого калибра, стоявшие у амбразур и на длинной набережной, где рядом с ними любили фоткаться туристы.
— Кампече хорошо укреплен, — предупредил я Мишеля де Граммона.
— Каракас был укреплен не хуже, — отмахнулся он. — Крикнем дружно «Сдавайтесь!» — и гарнизон разбежится!
На его счету захват нескольких городов, так что можно верить.
— Ты пойдешь с нами? — спросил Мишель де Граммон.
— С кем именно? — задал я вопрос.
— Те же, что и на Каракас ходили, и хочу еще трех-четырех капитанов позвать, — ответил он.
— Что ж, давай сходим в Кампече, — сказал я.
— Сколько людей сможешь взять? — задал он вопрос.
— Полсотни, — ответил я.
По-хорошему, тендер мог вместить не больше трех десятков человек. Поскольку добыча делится пропорционально количеству флибустьеров на борту, мне выгоднее было взять, как можно больше. Тогда я получу шестьдесят процентов от доли пятидесяти человек, как судовладелец и снабженец, в сравнение с которыми уменьшение капитанской будет незначительным.
— Когда выходим? — поинтересовался я.
— Я дам знать, — пообещал Мишель де Граммон.
Ожидание затянулось более, чем на месяц. Эскадра из девяти кораблей вышла в море восьмого марта. Если бы командовал я, то выбрал бы следующий день. Начинать важное дело в женский праздник, как минимум, несерьезно. Решение принимал генерал, как остальные капитаны называют Мишеля де Граммона, а он про международный женский день ничего не слышал. Первым шел флагманский галеон, как самый медленный. Мой тендер замыкал строй. Точнее, строя не было. Шли кучей, обгоняя друг друга, но не флагмана. Дул привычный в этих местах пассат — северо-восточный ветер — силой балла три, так что при курсе галфвинд скорость была слабенькая. Два военных галеона, стоявшие на рейде Сантьяго-де-Куба, заметив нас, перешли поближе к форту, где встали на якоря со шпрингом, чтобы вести огонь с одного борта, и приготовились к бою. Поняв, что идем не на них, снялись с якорей и последовали за нами на безопасном расстоянии, видны были только верхушки их мачт. На ночь и мы, и они ложились в дрейф. От Ямайки за нами увязался еще и британский линейный пятидесятишестипушечный корабль под королевским флагом. Он тоже держался на безопасном расстоянии.
Если сзади слабая погоня, жди сильную спереди. Испанская эскадра встретила нас в Юкатанском проливе. Четырнадцать военных кораблей, включая три линейных, судя по размерам, несущих пушек по семьдесят-восемьдесят, и с десяток вспомогательных судов. Они шли со стороны Гаваны. Видимо, из Сантьяго-де-Куба послали в Гавану гонца или голубя с весточкой о нашей флотилии. Военные корабли шли строем кильватер. Шли на нас. Наша флотилия, заметив их паруса, сперва сохраняла прежний курс, а потом, убедившись, что при крике «Сдавайтесь!», как бы громко мы ни орали, испанцы уж точно не разбегутся, флагманский галеон под командованием генерала Мишеля де Граммона начал резко делать поворот фордевинд, чтобы лечь на обратный курс. У нас была разработана система сигналов на случай боя, но только для нападения. Сигнала «Атас!» не было, что не помешало капитанам всех судов правильно понять маневр флагмана. Причем разворачивались так стремительно, что чуть не навалились на него. Я же приказал взять чуть правее, чтобы обойти их, и только после этого — сильно влево, но не на обратный курс, где виднелись мачты испанских военных галеонов и английского линейного корабля. Курсом полный бакштаг, подняв спинакер, мы в одиночку и довольно резво для слабого ветра побежали в сторону материка. Никто из испанской эскадры не последовал за маленьким быстрым тендером. Они видели добычу поинтереснее.