Флибустьер
Шрифт:
Во вторник утром я ошвартовался к пристани. С местами для выгрузки сейчас туго, потому что очень много судов стало приходить в Лондон, но моему небольшому тендеру нашлось, куда приткнуться. Я сразу послал Кике в ближайшую кофейню. Туда мальчишки-продавцы обязательно приносят газеты. Вскоре слуга вернулся со свежим номером. Объявление было опубликовано с двумя грамматическими ошибками, которые на смысл не повлияли, но до обеда покупателей не было. Я решил, что англичане еще не дозрели до рекламы и приказал накрывать на стол. И тут приехал на телеге, запряженной понурой гнедой клячей, хозяин пивной, расположенной неподалеку. После продолжительного и яростного торга, он купил две бочки, заплатив на треть больше, чем предлагали оптовики. Следующим я накинул еще пять процентов. К обеду четверга тендер был разгружен полностью.
Но у меня было еще и золото достойных граждан города Нанта, около трех килограмм. В сопровождении Жака Буше и еще одного матроса, которые несли, держа за боковые латунные ручки, экспроприированный у испанского плантатора сундук с драгоценным металлом, я отправился на монетный двор. У обоих охранников было по кутлассу, а у индейца еще и пистолет, заткнутый за кожаный пояс, который поддерживал его почти истлевшие штаны. Стрелял Жак из пистолета очень метко, иногда даже лучше, чем я из своего с нарезным стволом. Само собой, и я был вооружен шпагой. В Нанте мне нарассказывали ужасов про английских бандитов. Точно такие же рассказы я слышал о французских бандитах от англичан и испанцев.
Никто на нас не напал. Все уступали дорогу знатному человеку со слугами. Больше внимания уделяли не сундуку, а индейцу. Особенно потешались над его штанами. Во время перехода через Атлантику я приказал сшить Жаку Буше рубаху и штаны из старой парусины, чтобы в Европе ходил в обновках, но индеец в Нанте обменял их на вино. На одной из улиц почти в центре города нам повстречался довольно упитанный мужик с безволосой грудью, на котором из одежды было только чугунная сковорода на голове и полотенце, обмотанное вокруг пояса и прикрывающее стыд. Без набедренной повязки его бы сразу повязали и, выпоров, закрыли на пару месяцев за нарушение общественного порядка. А вот про сковороду никаких законов нет, так что можно в ней бегать. Мужик истошно орал: «Покайтесь! Покайтесь!». В чем именно следовало покаяться, не признавался. Страдающие нарциссизмом умеют придумать повод для удовлетворения своей потребности в повышенном внимании. В двадцать первом веке это бы называлось перфомансом, проявлением высочайшей культуры, а в семнадцатом веке народ темный, в искусстве не рубит, поэтому крутит палец у виска и смеется. Каким-то образом углядев индейца, мужик остановился перед ним и радостно заулыбался, словно встретил близкого родственника, если не по крови, то по духу. Жак Буше продолжал движение, отказываясь признавать родство. Мужик не расстроился, побежал дальше, призывая покаяться.
— А в чем надо покаяться? — спросил я сапожника, который стоял на пороге своего дома-мастерской и улыбался, глядя вслед нарциссу.
— В грехах наших! — весело ответил сапожник. — Иначе попадем в ад, на сковороду, что у него на башке!
Меня вот тоже интересует вопрос, хватает ли на всех грешников сковород, какого они размера и где их делают?!
Располагался монетный двор в комплексе трехэтажных зданий, огражденных высоким каменным забором. Возможно, часть зданий служили для каких-то других целей, я видел только верхушки глухих стен домов с высокими крышами и трубами, из которых шел черный, угольный дым. Угольной крошкой, пылью и сажей здесь засыпаны все улицы, из-за чего мне казалось, что опять попал на Донбасс. В порту сразу несколько судов большого водоизмещения выгружали уголь, который на телегах и арбах развозили по всему городу. Лесов вокруг Лондона почти не осталось, только охраняемые королевские. Возле широких ворот во двор и двери в здание без окон на улицу стояло по паре солдат с аркебузами и палашами. За дверью было просторное приемное отделение с дубовыми лавками вдоль боковых стен. Сидел там всего один человек, мужчина средних лет, судя по одежде, когда-то принадлежавший к среднему классу, если не выше, а теперь, судя по красному с синими прожилками носу алкаша, стремительно катящийся вниз. В дальней стене была зарешеченное окно с широкой «кормушкой», сейчас запертой. По ту сторону окна стоял стол с двумя весами, большими и маленькими, возле которого сидел лысый тщедушный мужчина лет пятидесяти и что-то записывал в толстый
Я постучал пальцем по стеклу.
Клерк сразу перестал писать, открыл кормушку и произнес:
— Доброе утро, мистер! Что желаете?
— У меня есть золото, хочу получить за него серебро, — согласно инструкции, тихо молвил я условную фразу.
— Монетами? — задал клерк обычным голосом уточняющий вопрос.
— Нет, можно слитками или ломом, — ответил я, уже не скрываясь.
Он понимающе улыбнулся и протянул руку к мешочку с золотом. Видимо, клерк тоже поимеет немного с этой незаконной операции, как и тот, кто обязан следить, чтобы здесь не нарушался закон. Взвесив золото на маленьких весах, клерк сделал запись в талмуде, после чего ушел через дверь, ведущую в соседнюю комнату. Его долго не было. Я уж было подумал, что нарвался на кидалово. Вернулся клерк с мужчиной в кожаном фартуке и с закопченными, жилистыми руками, наверное, литейщиком. Они принесли корзину, в которой лежало серебро. Раньше это были тарелки, ложки, вилки, подсвечники… Их сплющили молотом, собираясь переплавить. Во Франции серебряные деньги называют «карманной посудой», а выражение «переплавить чью-либо посуду» — разорить этого человека. Подозреваю, что часть этого серебра раньше принадлежала пьянице, который сидел на лавке и ждал, когда вернут посуду в виде шиллингов. Клерк отвесил нужное количество серебра и передал мне, а я сложил в сундук. Золота в нем раньше было по объему всего-ничего, а серебро заполнило примерно на половину.
Сундук заметно потяжелел. Если до монетного двора матросы несли его играючи, то теперь пришлось попыхтеть, и если раньше прохожие и зеваки думали, что в сундуке что-то легкое, скорее всего, моя одежда, то теперь догадывались, что именно несут. Взгляды англичан стали другими. Наверное, прикидывают, сколько всего можно купить на такую уйму денег. Вот тут я и начал верить в рассказы об английских бандитах. К счастью, никто не отважился напасть на нас. Добравшись до тендера, я сразу приказал отдавать швартовы, благо начался отлив.
На обратном пути мы завернули в Саутгемптон, где я довольно дешево купил овес для драгунского полка, расквартированного в Нанте. Зерно было нового урожая, недавно собранного, предложение сильно превышало спрос. Я подумал, что и на овсе можно зарабатывать неплохо. Будь у меня желания поскромнее, мог бы заниматься перевозкой и продажей кальвадоса и овса и жить припеваючи. Только вот скучная жизнь торговца не по мне.
26
— Я был уверен, что ты не подведешь. Барон Жан де Пуансе рекомендацию не даст кому попало, не тот он человек. Мои друзья сомневались в тебе, но я настоял — и не ошибся, — такими словами встретил меня командир драгунского полка Батист де Буажурдан.
Подозреваю, что другие кандидатуры были еще хуже, сбегали с кассой во время первого же рейса. Или никто не соглашался заниматься этим рискованным бизнесом.
Мы обговорили с командиром драгунского полка цену на овес и сумму отката, которые удовлетворили нас обоих. Бизнес оказался даже прибыльнее, чем я ожидал. Батист де Буажурдан пообещал к концу выгрузки-погрузки доставить на судно новую партию золота, больше предыдущей.
— Но не в два раза, иначе серебро не влезет в сундук, а мне не хотелось бы покупать еще один, у меня мало матросов таскать их, — предупредил я.
— Нет-нет, будет всего на пару фунтов больше, — заверил он.
После чего я решил прозондировать интересующий меня вопрос:
— А нельзя ли мне стать полноправным подданным вашего короля?
— Для человека со средствами нет ничего невозможного! — улыбнувшись, ответил Батист де Буажурдан. — Есть несколько вариантов.
— А именно? — спросил я.
— Можно купить офицерский чин в армии или сеньорию, даже с титулом. Поскольку ты — человек благородный, получишь и титул. Сейчас многие купцы покупают их, но становятся всего лишь господами сеньории или титула, — рассказал он.
— Цена вопроса? — поинтересовался я.
— Чин капитана в моем полку продается за сорок тысяч ливров, а сеньории бывают разные, но дешевле пятидесяти тысяч ливров в наших краях не найдешь, — ответил он.
— А какие еще варианты? — задал я следующий вопрос.