Флибустьер
Шрифт:
— Но не для регистрации брака, — возразил я. — Тем более, что он вчера до обеда спал после ночного дежурства, а потом до вечера выгружал бочки. Это могут подтвердить хозяева пивных и таверн, которые вчера забирали свой груз.
— Я могу подтвердить, мистер Браун, — тут же произнес грузополучатель. — Я вчера приходил сразу после полудня, договаривался о цене. Этот малый, — кивнул он на индейца, — дрых на баке без задних ног.
— Обед у вас в час? — спросил судебный пристав.
— В два часа, — ответил я.
Поскольку вахту матросы стояли шесть часов через шесть, завтрак у нас был в шесть утра, обед — в два пополудни, а ужин в восемь вечера. Английские работяги обедали в час, а знать — в два-три. Так что мои матросы почти знать.
— Вы подтверждаете, что этот человек, — показал пристав на Жака Буше, — вчера до двух часов дня находился на судне?
— Подтверждаю, — сказал я. — И не только до двух часов, но и до сумерек.
— Хватит и до двух часов, — сказал судебный пристав и разорвал брачный контракт. — Браки можно регистрировать только с восьми
— Какой подлог?! — завопила дама визгливым голосом. — Я вчера утром заключила брак с этим паршивцем, он поимел меня, а теперь пытается увильнуть! А эти все врут, он подкупил их!
На судебного пристава ее слова не подействовали.
— Ведите их в долговую тюрьму, — приказал он солдатам.
Мы еще долго слушали визгливый голос Филипс Челбот, даже когда процессия свернула за дальний угол пакгауза. Я основательно пополнил свои знания разговорного английского языка.
Жак Буше не помнил, как его оженили и где он пропадал всю ночь. Проснулся утром у порога какого-то дома. Поскольку, кроме дырявых штанов, у него ничего не было, никто его и не тронул. Ночь была холодная, все-таки конец осени, но индейцу хоть бы хны, даже не простудился. Дорогу к судну ему показали шедшие на работу портовые грузчики, которые знали, где и кем работает такой колоритный тип. Матрос, который вчера был с ним в пивной, рассказал, что эта парочка подсели к ним и начали поить индейца, а потом увели его с собой, якобы намереваясь угостить домашним пивом. Напиток оказался с фальшивым брачным привкусом.
Я заглядывал в эту пивную из любопытства. В ней было две комнаты. В ближней сквозь густой сизый табачный дым рассмотрел за тремя длинными дубовыми столами с десяток пьяниц, которые, елозя локтями по подтекам пива на столешнице, цедили напиток из оловянных кружек с подымающимися крышками. На стенах висели листы бумаги с рекламой живой воды (а куда без нее?!), жидкого нюхательного табака (садисты!), майской росы, собранной, скорее всего, осенью, и других универсальных снадобий, так необходимых пьяницам. Во вторую комнату проходить не стал, потому что от дыма и вони заслезились глаза.
Я объяснил Жаку Буше, во что он вляпался, и посоветовал не пить с незнакомцами. Из сказанного мной индеец понял только, что я спас его от какой-то большой неприятности, и пообещал отслужить. Что и сделал на следующий день.
Мы возвращались с монетного двора с сундуком, наполненным серебряным ломом. Я шел впереди, за мной два матроса тащили сундук, а Жак Буше замыкал шествие, плелся метрах в десяти, потому что я делал вид, что злюсь на него. Для индейца это было самым страшным наказанием. Я, как чувствовал, усилил конвой. Не понравились мне взгляды прохожих в прошлый раз. И в этот раз смотрели на сундук с блеском в глазах. До пристани оставалось метров пятьсот, когда из ворот двора трехэтажного кирпичного доходного дома, мимо которого мы проходили, выбежали пятеро. Один был вооружен копьем, двое — палашами и еще двое — обычными плотницкими топорами. Ближнего матроса срубили сразу палашом, а дальнего успели ранить копьем прежде, чем он, бросив сундук, рванул к реке. Если бы они не пожадничали, продолжили нападать, то наверняка захватили бы добычу, но двое разбойников, вооруженных топорами, сразу схватили сундук и потащили во двор, и только остальные трое бросились ко мне. Вот тут-то и прозвучал пистолетный выстрел. Жак Буше угодил копьеносцу прямо в голову, отчего верхняя ее часть разлетелась на куски. Тело с окровавленной нижней частью головы, оскалившей окровавленные, нижние зубы, сделало еще два шага, а потом рухнуло передо мной. К тому времени я уже выхватил шпагу и, поймав на замахе одного разбойника с палашом, уколол его в район печени. Клинок вошел всего сантиметров на десять, но этого хватило. Второго, нападавшего на меня, индеец зарубил ударом сзади. Пока разбойник следил за тонким вороненым клинком моей шпаги, более широкий и тяжелый клинок кутласса вошел в его тело под углом у шеи. Два разбойника, тащившие сундук, оглянулись, увидели, что их подельники мертвы и что мы сейчас догоним, бросили добычу и побежали в дальний угол двора. Там был лаз в соседний двор. Индеец погнался было за ними, но я остановил. В одиночку охранять сундук стремно.
Со всех концов улицы сбежались зеваки. Судя по тому, как они обменивались взглядами, три убитых разбойника были известные люди на этой улице. Видимо, жили здесь, может быть, в том доме, из двора которого напали. Так сказать, не утруждали себя долгими походами на работу. Все трое сравнительно хорошо одеты. Я бы принял их за успешных ремесленников или мелких чиновников. У убитого мной на левой щеке было клеймо в виде буквы «Т». С этой буквы на английском начинается слово «вор». Им метят попавшихся впервые. Во второй раз дело заканчивается виселицей, установленной на берегу Темзы — три столба, на которые положены перекладины. Каждая перекладина рассчитана на восемь персон. Итого: двадцать четыре. Именно по столько казнят каждый раз, когда набирается нужное количество. У всех троих разбойников в кармашках широких кожаных ремней были деньги, у одного аж восемь шиллингов. С двоих я снял золотые кольцо и перстень, а у третьего был серебряный браслет, судя по затейливому растительному узору, турецкий, наверное, трофейный.
В Англии, в отличие от Франции,
28
Я вернулся в Нант за полторы недели до свадьбы и успел продать тендер, доплатить за строящийся бриг и купить дом. Зимы сейчас холодные. Как мне сказали, в январе Темза замерзает. Так что не буду мерзнуть, лучше посижу на суше в теплом доме рядом с молодой и красивой женой. Покупатель на тендер нашелся сразу — бывший шкипер флейта, ходившего в Вест-Индию, накопил деньжат на небольшое собственное судно. Узнав, что тендер бывал там, шкипер купил его, почти не торгуясь, и сразу приказал вытащить на берег, ободрать «шубу», наросшую с тех пор, как перед отплытием с Тортуги креновали судно и чистили корпус. Я посоветовал ему обшить подводную часть медью, как сейчас делали на строящемся бриге, но у нового владельца тендера, видать, не хватало на это денег.
— Здесь вода холодная, обрастает медленно. Может, в конце лета сделаю, — сказал шкипер.
Судно теперь его — ему и решать.
Дом я купил на второй линии от Луары, в престижном районе, трехэтажный, в высоту больше, чем в длину. Поскольку я — дворянин, на крыше установили флюгер с моим гербом — «розой ветров». Простолюдинам флюгер пока не полагается. На каждом этаже дома по три помещения. Есть небольшой дворик с конюшней и сеновалом над ней, дровней и курятником, где царствовал Гарик с новой подружкой, бесхозной полукровкой гончей, которая повстречалась нам на улице. Пришлось заполнить курятник, потому что в Нанте даже богатые люди предпочитали иметь собственных кур, а вот коров или свиней разрешалось иметь только бедноте. Молоко, коровье и козье, рано утром и вечером разносили молочницы, все, как одна, голосистые, спать не давали. Даже ослиное молоко предлагали, причем приводили ослицу и доили в тару покупателя. Родился миф, что ослиное молоко лечит от всей болезней, начиная с импотенции и заканчивая сифилисом, не учитывая, что наличие одной болезни избавляет от другой. Комнаты в доме обставили по желанию Мари-Луизы. Со стен содрали старую обивку и заменили новой, более ярких, веселых цветов. Мебель, ставшую изящнее и легче, теперь делали в основном из каштана, который легче обрабатывать. Ее тоже выбрала невеста. В столовой появился стол овальной формы по последней моде, дюжина стульев с мягкими сиденьями, и буфет. В гостиной — диван, три кресла, две табуреточки, намекавшие, что я должен сидеть у ног жены или она у моих, настенные часы с маятником и, как и в спальне, высокое, около метра, зеркало. В родительской спальне на третьем этаже были два шкафа и широкая кровать без балдахина, но с пологом из синего — цвета моего герба — шелка. В двух других спальнях, пока пустующих, кровати и шкафы были скромнее, а зеркала и вовсе отсутствовали. Пол теперь был паркетный. Мне разрешили выбрать обивку и мебель лишь для кабинета, который располагался на втором этаже, слева от столовой, а справа была гостиная. Я поставил в кабинете бюро — недавно вошедший в моду большой письменный стол с двумя тумбами, украшенными резьбой, мягкий стул, сервант для книг (да-да, серванты сейчас служили и для хранения книг) и диван. Кстати, кабинетом сейчас называется всего лишь шкафчик, изготовленный из ценных пород дерева, с множеством ящичков для хранения драгоценностей и прочих, так необходимых женщинам вещичек. На первом этаже была кухня и две комнаты для пяти слуг, отдельно для мужчин — повара, Кике и индейца Жака Буше — и женщин — горничной и уборщицы-прачки, Жак Буше до вечера выполнял любую работу, какую скажут, а потом сидел у горящего камина и пил вино или кальвадос. Он все еще отказывался носить какую-либо одежду, кроме штанов, но старался пореже выходить на свежий воздух, ставший довольно холодным, а если выходил, то закутывался в одеяло. По требованию Малу, старые его штаны были конфискованы и сожжены, а взамен получил новые, кожаные, чтобы не слишком быстро протерлись до дыр.
Свадьбы теперь стали сложнее и дороже. Свидетельство о браке стоило пять ливров. Столько же пришлось заплатить священнику, чтобы обручил у меня дома. Появились и новые приметы, о которых мне рассказал словоохотливый командир драгунского полка Батист де Буажурдан. По его совету, во время церемонии я, чтобы главенствовать в семье, встал коленом на подол платья невесты, которое швея принесла перед самой свадьбой (еще одна новая примета). Оно было красного цвета. Белый свадебный наряд пока не в моде у французов, в отличие от англичан. Мари-Луиза попыталась нейтрализовать мои действия, согнув палец, на который я должен был надеть кольцо, но я подождал, когда она, смутившись, разогнет. Замуж ей пока хотелось больше, чем главенствовать.