Флинкс на планете джунглей
Шрифт:
И всему, абсолютно всему угрожает гибель.
Он покачал головой. Это был всего лишь сон. Почему, находясь здесь, он вспомнил о Кранге? С тех пор, как Флинкс побывал на планете Форсаж, прошли годы. Тар-айимское оружие не менее реально, чем зло, к которому водили Флинкса ульру-уджурриане. Какова их роль во всем этом? Может, именно племя урсиноидов — третий член триады? Маловероятно, хотя полностью этого исключить нельзя.
Какая триада, что за триада? Это был только сон. Он потер ладонь о ветвь, царапая кожу грубой корой. И почувствовал вполне реальную боль; нет, сейчас он не спит.
Ощутив нежное прикосновение к щеке, Флинкс повернул голову и увидел, что встревоженная Пип выстреливает язычок. Улыбнувшись, он провел пальцами сначала по голове, потом по спине драконши.
Голова-то у змея треугольная. Триада…
Не вздумай переносить абсурдные идеи из сна в реальную жизнь, сердито предостерег себя Флинкс. Тебе всего двадцать лет. Какая нелепость — рассчитывать, что ты способен справиться с кем-нибудь поопаснее, чем птица с острыми когтями или хищник с пастью, полной зубов. Как можешь ты свести воедино силы столь грандиозные, как разум целой планеты и последний артефакт тар-айимской цивилизации? Ты ведь даже не способен решить, будешь ли заниматься сексом с лежащей рядом женщиной или нет!
Что же все-таки является третьим, ключевым элементом триады?
Черт бы побрал этот навязчивый сон!
Сколько тысячелетий пройдет, прежде чем угроза станет реальной? Или время играет здесь роль лишь равнодушного зрителя, и драма разворачивается в своем собственном, субъективном времени? Когда будет слишком поздно, вот в чем вопрос?
Я проведу какое-то время с Тил, сказал себе Флинкс. Помогу ей добраться до дома, поживу в ее племени, изучая этот мир, наслаждаясь его красотой и многообразием. И улечу. На Мотылек, может быть; по крайней мере, этот мир мне понятен. Или на Землю, или на Новую Ривьеру. Мало ли в освоенном космосе планет, где можно отдохнуть и душой, и телом, где не будут разыгрываться непостижимые космические пьесы с моим участием и где никто не попытается взвалить на меня бремя нежеланной и, главное, непосильной ответственности.
Он осторожно ощупал голову. Ни боли, ни этой отвратительной пульсации. Чего и следовало ожидать — если все только что пережитое не более чем замысловатый сон.
Если бы только можно было забыть этот сон, хотя бы малую часть сна.
Улыбка Тил увяла. Она села, обеспокоенно вглядываясь в его лицо:
— С тобой правда все в порядке, Флинкс? Ты какой-то… странный.
— Просто сон. — Флинкс заставил себя улыбнуться.
— Многие видят сны под воздействием дисивина. Это был хороший сон?
— Не знаю. — Он подобрал колени к груди. — Не знаю, плохой это был сон или хороший. Знаю лишь, что это был очень важный сон. Пища для размышлений.
— Пища для размышлений, — повторила она и понимающе кивнула. — Ах! Тебе было видение. Такое тоже иногда случается.
— Мне явилось нечто, — сказал он. — Только я не совсем понял, что.
— Видение — это благо.
Флинкс пристально посмотрел на нее:
— Поверь, я был бы счастлив поделиться с кем-нибудь этим благом. У тебя бывали видения, Тил?
— О да! — На ее лице появилось выражение задумчивости. — Я летала во сне, сражалась с баранопом, видела детей… не своих. А на что похоже твое видение?
— Это трудно описать. Оно касается чего-то, что я могу… должен сделать.
— Должен сделать? Но почему — ты?
Он поднял взгляд к небу, на котором выписывали виражи существа с яркими крыльями.
— Потому что никто другой не может. Мне совсем не хочется делать этого, и в моих силах уклониться, но, боюсь, у меня нет выбора.
— Важное видение налагает ответственность. — Придвинувшись, Тил обняла его.
В этом движении не было никакой сексуальной подоплеки. Тил просто хотела поддержать Флинкса, помочь, пусть даже то, о чем шла речь, было выше ее понимания.
Флинкс чувствовал: мешкать больше нельзя. И дело тут вовсе не во сне, а в чем-то таком, что сокрыто в самом Флинксе, в чем-то таком, из-за чего он не находит себе долговременного пристанища ни на одной планете. Неодолимое, безжалостное, это ощущение часто толкало его навстречу опасностям и трудностям.
Нечего и думать о том, чтобы взять Тил с собой. Без своих джунглей, без этого всепланетного леса она просто умрет от тоски, как райская птица, внезапно оказавшаяся посреди пустыни. Шум и зловоние города высосут из нее душу.
И он сделал то единственное, что мог и должен был сделать в этих обстоятельствах: сам обнял ее.
Неподалеку сидел большой фуркот и наблюдал за людьми, дожевывая клубень.
— Что они делают, Саалахан? — спросила Туватем.
Он повернул к ней огромную клыкастую голову:
— Исцеляют друг друга.
— Но ведь никто из них не ранен, — заметил Мумадим.
— Верно. Таковы уж люди, странные создания. Бывает, что они исцеляют друг друга, даже когда совершенно здоровы.
— Зачем они делают это? — Туватем смотрела на Флинкса и Тил во все три глаза.
— Не знаю, — честно сказал Саалахан. — Это присуще только людям. Никто больше так не делает.
— Это кажется бессмысленной тратой сил, — проворчал Мумадим.
— Согласен. Лично я этого не понимаю. Более того, я не уверен, что люди сами понимают себя. Но — что есть то есть.
— Как думаешь, этот странный новый человек, — решил сменить тему Мумадим, — останется с Тил и ее детенышами?
— Этого я тоже не знаю.
— Вряд ли, — рассудила Туватем. — У него же нет фуркота.
— Да. Но зато есть это летучее существо. Между ними связь, она похожа на связь между людьми и фуркотами. Может, этого будет достаточно.