Флот вторжения
Шрифт:
— Мой корабль базируется в центре этого континентального массива, и с несколькими моими подчиненными произошло то же самое, — сказал другой командир, которого звали Теттер. — Я думал, я единственный, кто столкнулся с такой проблемой.
— Нет, не единственный, — отозвался Моззтен. Его корабль находился в Соединенных Штатах. — У Больших Уродов эта трава называется… точнее, одно из ее названий — «имбирь». Она оказала вредное действие и на солдат моей команды тоже.
— Я издам общий приказ, однозначно ставящий эту траву под запрет, — объявил Атвар. — Для усиления действия приказа
Будет исполнено, — хором ответили командиры кораблей.
Прекрасно, — сказал Атвар. — Хотя бы одна проблема разрешилась.
Механик развел измазанными руками и беспомощно покачал головой:
— Я очень извиняюсь, товарищ летчик, но причину неисправности обнаружить не могу. Сдается мне, что не иначе как чертова бабушка запустила свою лапу в ваш мотор.
— Тогда отойди прочь, я сама посмотрю, — сердито бросила Людмила Горбунова.
Ей хотелось вбить хоть немного понимания в этого тупого мужика, но, видно, у него что голова, что задница были одинаково дубовые — сапогом не прошибешь. Жаль, вместо этого олуха рядом с нею нет ее прежнего механика Кати Кузнецовой. Та действительно разбиралась в моторах и бралась устранять неполадки, а не несла всякую ерунду насчет черта и его дурацкой бабушки.
Да и пятицилиндровый мотор Швецова тоже не назовешь самым сложным в мире устройством. Наоборот, он настолько прост, насколько вообще может быть прост мотор, но при этом работает. И отличается надежностью, как все, что не передвигается на четырех ногах.
Внимательно осмотрев мотор, Людмила ясно поняла, что этот идиот механик точно передвигается на четырех ногах. Взявшись за провод, она спросила:
— Не кажется ли тебе, что этот болтающийся провод от свечи зажигания может иметь какое-то отношение к плохой работе двигателя во время последнего полета? Говоря это, она надежно присоединила провод. Механик мотнул головой, словно ее дернули за веревочку:
— Да, товарищ пилот, очень может быть.
Людмила двинулась на него.
— Тогда почему же ты этого не увидел? — пронзительно закричала она.
Жаль, она не мужчина. Людмиле хотелось не кричать, а реветь по-бычьи.
— Простите, товарищ летчик. — Голос механика был смиренным, словно сам он стоял перед попом, поймавшем его на каком-нибудь противном грешке. — Я пытаюсь. Стараюсь изо всех сил.
Гнев Людмилы разом испарился. Она знала, что парень говорит правду. Беда заключалась в том, что этих его сил недостаточно. В Советском Союзе всегда ощущалась острая нехватка квалифицированных кадров для нужд страны. Чистки тридцатых годов лишь усугубили положение — иногда достаточно было просто что-то уметь, чтобы оказаться под подозрением, Потом пришли немцы, а после них ящеры… Людмиле казалось чудом, если кто-то из технически грамотных специалистов остался в живых. Такие люди Людмиле давно не встречались.
— У нас есть описания самого «кукурузника» и его мотора. Изучи их как следует, чтобы больше у нас с тобой проколов не было.
— Да, товарищ летчик.
Голова механика вновь дернулась вверх-вниз. Однако Людмила очень сомневалась, что у них уменьшится число подобных проколов. Да сможет ли этот парень прочесть описания? До войны он скорее всего был жестянщиком или кузнецом в каком-нибудь колхозе и неплохо умел запаять кастрюлю или изготовить новую лопату. Кем бы он там ни был, когда дело касалось моторов, парень явно пасовал.
— Давай старайся, — сказала она механику и вышла из укрытия, где стоял ее «У-2».
Холода уже наступили. Снаружи, там, где не было земляных стен, защищающих от порывов ветра, где сверху не свисала маскировочная сетка с высохшей травой, ветер дул со всей силой, швыряя Людмиле в лицо снежную крупу. Хорошо, что ее летный костюм сшит из меха и кожи и посажен на толстый ватин, а на ногах красуются валенки, пусть и на несколько размеров больше, зато предохраняющие ноги от обморожения. Сейчас, когда пришла зима, Людмила редко снимала с себя одежду.
Валенки почти заменяли снегоступы, распределяя вес ее тела, когда она шлепала вдоль слякотной кромки такой же слякотной взлетной полосы. Только борозды от ее самолета и самолетов других летчиков, наполненные снежно-грязевым месивом, выделяли полосу среди остальной стели. В отличие от большинства советских самолетов, «кукурузник» был приспособлен для летных полей, являющихся полями в полном смысле слова.
Вдруг Людмила вскинула голову, а ее правая рука потянулась к пистолету, висящему на поясе. По полосе топал какой-то человек, явно не относящийся к личному составу здешнего изрядно потрепанного войной подразделения советских ВВС. Скорее всего он даже не подозревает, что идет по полосе. Может, красноармеец, судя по винтовке у него за спиной.
Нет, не красноармеец; одет недостаточно тепло, да и покрой одежды не тот. Людмиле понадобились считанные секунды, чтобы понять, чем отличается одеяние незнакомца; такой одежды она повидала достаточно.
— Эй, немец! — громко крикнула Людмила. Этот крик был обращен не только к незнакомцу — одновременно она предупреждала своих товарищей на маленькой авиабазе.
Немец быстро обернулся, схватил винтовку и распластался на брюхе в грязи. «Тертый калач», — без удивления подумала Людмила. Большинство немецких солдат, уцелевших на советской территории, составляли те, у кого боевые реакции вошли в плоть и кровь. Этот был еще и достаточно сообразителен, чтобы не начать палить без разбору раньше, чем узнает, куда забрел, пусть даже густые рыжие усы и делали его похожим на бандита.
Людмила нахмурилась. Где-то она уже видела такие усы. «Ну конечно, в том колхозе, — вспомнила она. — Постой, как звали того парня? Шульц…» Она выкрикнула, добавив по-немецки:
— Шульц, это вы?
— Да. А вы кто? — крикнул в ответ рыжебородый человек. Как и Людмиле, ему понадобилось лишь несколько секунд, чтобы сообразить, что к чему. — Вы ведь та летчица, правда?
Как и тогда, в колхозе, немецкое слово с прилепленным к нему окончанием женского рода звучало довольно экзотично.