Флотская богиня
Шрифт:
Поднявшись, Гайдук оценивающе смерила парня взглядом. Они были почти одинакового роста, широкие кисти рук санинструктора свидетельствовали о том, что худощавость его — явление временное и сугубо юношеское. Ефрейтор-санинструктор оказался удивительно красив. Подобные лица — мужественные, с правильными чертами — сравнимы разве что с ликами юных эллинов; тех самых обнаженных героев, запечатленных в старинном альбоме «Скульптура Древней Греции и Рима», который, жутко стесняясь, Евдокимка любила разглядывать, будучи в гостях у Анны Альбертовны.
Прежде чем перевести взгляд на самоходку, чтобы
«Ты сначала о муже-“эллине” позаботься, а потом уж о сыне думай», — иронично остепенила себя Евдокимка.
— Так, значит, наши все-таки сумели ворваться в немецкие окопы? — спросила она вовсе не о том, о чем намеревалась.
В эти минуты ей просто хотелось сесть с этим санитаром где-нибудь на бруствере или прямо вот здесь, привалившись спинами к лобовой броне самоходки, легкомысленно поболтать, как обычно это делают девушки во время свидания с парнями.
— Ворвались, как видишь, — санинструктор сопроводил взглядом группу моряков, которые, уже по привычке, слегка пригибаясь, понесли на ту сторону речушки ящики с патронами. — И даже дальше немца погнали, но затем вернулись и сейчас обживают новые позиции.
— Зря, старые лучше. Надо бы вернуть их назад. Кстати, как тебя зовут?
— Ефрейтор Корхов, товарищ младший сержант. Владислав то есть.
— Меня — Евдоким. Евдокимка. В санитарах как оказался?
— Самым естественным путем. Два курса медицинского института окончил, призвали в армию. В госпиталь, естественно. Однако я там служить не захотел, попросился сюда, в бригаду морской пехоты. Не взяли бы, наверное, но дядя помог.
— Тоже здесь служит?
— Бригадой командует.
— То есть наш комбриг Савчук и есть твой дядя?! Неплохо ты устроился.
— Почему сразу «устроился»? — возмутился Корхов.
— Не знаю, в подобных случаях обычно говорят именно так.
— Ты не думай, что я напросился сюда, чтобы под крылом у дяди отсидеться. Я ведь в институт шел, чтобы стать не обычным, а корабельным доктором. Как говорит мой отец, тоже морской врач, «чтобы соединить романтику с профессий». Здесь, во время атаки немцев, я веду огонь вместе со всеми. По-моему, одного фрица даже убил.
— Когда-нибудь на этом месте установят стелу, которая известит мир, что именно здесь санинструктор Корхов в неравном бою подстрелил своего первого и последнего фашиста.
Ефрейтор вновь собирался зардеться и обидеться, но в это время у пригорка остановилась легковая машина, откуда вышли комбриг и начальник особого отдела бригады майор Силин. Вслед за ними ворвался на пригорок мотоциклист.
— Вы почему прохлаждаетесь, ефрейтор Корхов? — на ходу грозно спросил полковник, решительно направляясь к самоходке. — Накажу по всей строгости устава.
— Никак нет, не прохлаждаюсь. Вот, снайпера нашего из-под самоходки извлек. Землей был засыпан и контужен.
— Сам ты контужен, — проворчала Евдокимка: терпеть не могла этого определения, да еще и применительно к себе.
— А! Так это ты, храбрец, половину роты противника на подступах к самоходке уложил? — взяв Евдокимку за предплечье, комбриг придирчиво осмотрел ее, пытаясь лично убедиться, что руки-ноги целы. И тут же приказал санинструктору отправляться для дальнейшего осмотра поля боя.
— Половины роты не наберется, не приписывайте, — с грустью глянула Гайдук вслед поспешно удаляющемуся «степному эллину». — Но не менее тридцати пяти, включая одного офицера…
— Видал скромника? — оглянулся полковник на особиста. — Более взвода врагов еще на подходе к нашим позициям уложил, и лишнего просит не приписывать.
— О тебе, сержант Гайдук, скоро легенды слагать будут, — с любопытством осмотрел Евдокимку майор-особист. — Кстати, я как раз по твою душу. Во-первых, утром пришла радиограмма, где сообщили, что, среди прочих, тебе присвоили звание сержанта. А теперь — еще одна новость…
— Уже сегодня мы вынуждены будем переправить тебя на тот берег, сержант, — поддержал комбриг. — Жаль! Считай, боеспособность всей бригады ослабляем.
Понимать, когда полковник говорит всерьез, а когда, с той же мрачной миной на лице, шутит, Евдокимка так и не научилась.
— Почему… переправить? Что, только меня одного, что ли?
— К сожалению. Остальным нужно будет с боем прорываться. Тебя же, — взглянул он на часы, — через полчаса в устье лимана подберет шлюпка и переправит на бронекатер, который, в свою очередь, доставит до ближайшего приморского аэродрома, где тебя будут ждать те, кто в тебе заинтересован.
— А кто во мне… заинтересован?
— Разведка, естественно, кто же еще? — объяснил особист.
— Но в связи с чем?
— У меня приказ обеспечить твою доставку в разведотдел штаба фронта, для выполнения особого задания. Это все, что мне известно, сержант.
Услышав все это, Евдокимка почувствовала себе так, словно ее коллективно самым бессовестным образом разыгрывают.
— Это… что, шутка? — с ухмылкой на лице спросила она у полковника.
— Да нет, приказ из самого верха. Все, сержант! Поступаете в распоряжение начальника особого отдела, — майор тут же указал ей на заднее сиденье мотоцикла, сам уселся в коляску и только тогда заметил: — И запомни, сержант, есть два учреждения — морг и особый отдел, сотрудники которых не шутят даже тогда, когда шутят! На сборы у тебя пять минут. В пакете увезешь характеристику на себя и кое-какие важные документы.
39
В Азовск Анна Жерми и подполковник Гайдук прилетели под вечер.
Это был типичный южнорусский городок, чьи пыльные окраинные закоулки незаметно переходили в лиловый булыжник центральных улиц. Старинные двух— и трехэтажные здания у площади вокруг поруганного местными безбожниками собора еще грезили чопорностью дворянских собраний, офицерскими балами и разгульными купеческими попойками. Линия фронта уже находилась в пятидесяти километрах, однако в городке пока не заметно было ни особых разрушений, ни паники. Единственным признаком близости войны в эти предвечерние часы служило какое-то странное безлюдье, но и оно, казалось, охватило город из-за господствовавших в нем осенних ветров, устилавших листвой искореженные временем и бесхозяйственностью тротуары.