Флотская богиня
Шрифт:
— Только не надо напоминать о нашем родстве и казнить себя по этому поводу, — предупредила его Евдокимка.
— Тем не менее я должен предупредить, что операция опасная. И если ты не решишься лететь в немецкий тыл, говори сразу же. Мы — люди бывалые, поймем.
— Да не мучайтесь вы так, товарищ подполковник. Я уже высаживалась с десантом в тылу врага, спасая от пленения штаб дивизии; ходила в разведку, приводила «языка», а с начала войны на моем снайперском счету — восемьдесят пять врагов наверняка.
Подполковник понимал, что ничего противоестественного фронтовому бытию в рассказе девчушки не содержится.
— Словом, так, сержант Гайдук, — генерал решил, что толку от этих родственных изъяснений не будет. — От наших агентов поступают сведения: после захвата таких сугубо казачьих регионов, как Дон, Кубань и Терек, немцы попытаются настроить против советской власти все казачье население, а главное, создать в составе вермахта или, может быть, даже в составе войск СС, казачьи части. На формирование крупных соединений, таких, как армия, или же войско Донское, Гитлер вряд ли решится, но… Впрочем, это уже высокая политика. С ней лично тебе, сержант, соприкоснуться вряд ли придется, а вот известной тебе Анне Альбертовне Жерми, дочери царского генерала Подвашецкого…
— Жерми — дочь царского генерала?! — ошалело уставилась Евдокимка на генерала советского.
— По западным, буржуазным понятиям, она еще и наследница графского титула…
42
Квартира Корчевских в самом деле источала дух дворянского гнезда, тот дух, который, как оказалось, до сих пор не улетучился из памяти Анны Подвашецкой.
И дело даже не в том, что в комнатах все еще сохранялась пара старинных, работы венских мастеров, кресел, комод красного дерева и огромный, словно бы из цельного дуба изваянный, истинно профессорский письменный стол. Сущность этого духа определялась еще и видом шкафов, заполненных старинными книгами, и виньетками пожелтевших фотографий, откуда на Анну высокомерно посматривало прошлое столетие — с его мундирами, орденами и пышными женскими одеяниями, с ароматом французских духов, круто замешанном на тленности мебели и персидских ковров.
— Как же вам удалось сохранить все это, Елизавета Ильинична? Эту обстановку, этот дух, этот аристократизм отношений в семье?
— Секрет прост: мы свели до минимума общение со всем вульгарно-пролетарским миром, окружающим нас эти кошмарные годы. В городе было всего несколько семей старых интеллигентов, с ними Виктор Карлович поддерживал кое-какие отношения. В то же время в общении друг с другом мы старались вести себя так, словно находились на светском рауте.
— Теперь я понимаю, как мне в моем доме не хватало подобного общения.
Сам профессор на встречу с Анной так и не вышел. Когда княгиня провела ее в кабинет, чтобы представить — этот сухонький благообразный старичок как-то необычайно легко поднялся из-за стола, подошел в гостье, поцеловал руку и сдержанно произнес:
— Поскольку я не имею чести знать вас, и вряд ли у нас отыщется хоть какая-то общность интересов, то всецело отдаю вас во власть Елизаветы Ильиничны.
— Сам тот факт, что вы позволили мне ступить в свою профессорскую келью, уже преисполняет
Жерми беглым взглядом прошлась по тесной, сплошь заставленной книжными шкафами комнате и остановила его на широком, устланном белой овчиной кресле. Она не сомневалась, что даже в созданном для него супругой заповеднике дворянства профессор уютно чувствует себя только в этом кресле, за столом, заваленным книгами и какими-то бумагами.
— Судя по стопке исписанной бумаги, вы наконец-то решили сосредоточиться над тем теоретическим трудом в области медицины, о создании которого мечтали, еще будучи полевым хирургом в госпиталях мировой войны. Очевидно, речь идет об опыте полевой хирургии?
Профессор убрал с переносицы очки, водрузил на нее пенсне и удивленно уставился сначала на супругу, затем на гостью.
— На эту тему мы с госпожой актрисой беседы не вели, — в голосе княгини Куракиной проявились нотки осуждения. Судя по всему, тема научного труда профессора оставалась самой большой тайной этого аристократического гнезда.
— Не вели, естественно, — тут же подтвердила Жерми. — Просто я принадлежу к догадливым женщинам. Сожалею, что не могу выступить в роли вашего личного секретаря. С удовольствием окунулась бы в мир медицины.
— Хотите сказать, что тоже каким-то образом связаны с этим миром?
— По одному из своих дипломов я — фельдшер. Всего лишь. Дальше следовали другие увлечения.
— Мне сообщили, что вы — талантливая актриса и что именно вам доверили сыграть роль графини в каком-то историческом фильме.
— Да, хотя в свое время мечтала перевоплотиться в хирурга. Впрочем, не стану отвлекать вас, господин профессор, — вежливо заторопилась Анна, опасаясь, как бы Корчевский не стал выяснять, о каком именно фильме и каких исторических реалиях идет речь.
— Вы сказали «перевоплотиться в хирурга»? Врач и в самом деле не становится хирургом, как это принято считать, а перевоплощается. Удивительно точное, образное выражение.
— Дарю его вам, господин профессор.
Они пили чай с липовым медом, банку которого подарил хозяйке кто-то из благодарных пациентов мужа, и княгиня все говорила и говорила… О чествовании Виктора Карловича после блестящей защиты докторской диссертации; об офицерском бале в здании дворянского собрания Ростова-на-Дону, где сразу три генерала почли за честь вальсировать с ней; о приемах в аристократических домах семейств, чьи фамилии Жерми никогда не слышала. О том, как под «Прощание славянки» уходили на фронт последние роты юнкерского училища: «Ах, какие благовоспитанные мальчики! Какой высокородный фонд русской нации…»
Госпожа Куракина рассказывала обо всем этом с жадностью измученной интеллектуальным одиночеством пожилой женщины, наконец-то воспользовавшейся случаем выговориться, и с романтизмом светской львицы, в своих фантазиях все еще танцующей с офицерами, большинство из которых погибло уже несколько дней спустя… При этом княгиня ни словом не обмолвилась ни о нынешней войне, ни обо всем том, что происходило сейчас за окнами их особняка. Жерми впервые видела перед собой особу, продолжавшую жить в той, прошлой жизни, даже не пытаясь при этом предположить, что же лично с ней, с ее семьей, с их особняком может случиться завтра, когда фронт приблизится к стенам города.