Флотская богиня
Шрифт:
Едва она добежала до стоявшего почти у самых ворот грузовика, как мимо него проехал открытый армейский «газик», где сидел подполковник Гребенин. Заметив девушку, подполковник беспомощно как-то оглянулся на нее, однако остановить машину на виду у начальника госпиталя не решился.
Зато Евдокимка вернулась на несколько шагов назад и, затаившись у заднего борта грузовика, принялась выжидать. Очень уж хотелось ей знать, заговорят ли эскулап-капитан и Гребенин о ней, но еще больше ее прельщала возможность самой побеседовать с подполковником.
Тем временем начальник
— Они проведут вас километров десять, чтобы обезопасить от нападения десантников, — услышала она грудной, бархатный голос подполковника. — Однако уходить будете на юго-запад, в сторону реки. На запад повернете только в районе Павловки. Да, это крюк, и дорога там не ахти, зато она находится под нашим полным контролем и не простреливается диверсантами.
— Неужели они все еще в городе?! — возмутился Зотенко.
— У нас нет столько людей, чтобы обыскать каждый двор и выбить их из всех тех нор, куда они заползли. И потом, следующей ночью мы так или иначе обязаны оставить город и отойти за Ингулец; соответствующий приказ уже поступил.
— Вот оно как ситуация разворачивается… — многозначительно протянул начальник госпиталя.
— Как чувствует себя ваша новая санитарка Евдокия Гайдук? — сменил болезненную тему начальник штаба.
— Прекрасно служит, — нехотя ответил эскулап-капитан. — И только что даже успела отличиться в боях с диверсантами.
— Еще как отличиться! — тут же включилась в разговор Корнева, старавшаяся дальше, чем на три шага, от своего кумира-капитана не отходить. — Она ведь у нас — заправский снайпер. Пока на рассвете добиралась от дома до госпиталя, двоих диверсантов уложила. Теперь трофейным кинжалом щеголяет.
Выслушав еще несколько восхищенных реплик медсестры, Гребенин уведомил «госпитальеров», что мотоциклисты присоединятся к ним в пути, на выезде из города, и решительно направился к Евдокимке, которая уже поняла, что прятаться бессмысленно.
— Все то, что я только что слышал, правда?
— Похоже, что правда, — пожала плечами девушка, поправляя заброшенный за спину карабин. — Один диверсант был в немецкой форме, а другой — в нашей, красноармейской, но стреляли из засады они вместе, по нашим, и переговаривались тоже по-немецки. Наверное, где-то там, у ограды, и лежат.
— Верю, верю… — сдержанно, с едва уловимой улыбкой на губах, произнес подполковник. — Ты явно не из тех, кто станет приписывать себе чужие подвиги.
Его благородное, с удивительно правильными чертами, лицо… Его голубоватые, с легкой поволокой, глаза… Его гладко выбритый, раздвоенный ямочкой, подбородок, который, даже при разговоре, кажется неподвижным… Как же ее тянуло к этому деликатному, худощавому, но столь великолепно сложенному, крепкому на вид мужчине! Каким совершенным казался он сейчас Евдокимке!
В те мгновения, когда Гребенин стоял перед ней, девушке не хотелось помнить ни о том, что ей только-только исполнилось семнадцать, ни о разнице в возрасте… Она даже не способна была понять, влюбилась ли в этого мужчину.
Гребенин говорил и говорил… Негромко так, по-отцовски заботливо — чтобы старалась быть осторожной, чтобы берегла себя, чтобы оставалась в госпитале, а не рвалась на передовую… Однако Евдокимка плохо воспринимала его слова, а еще хуже соображала, как на них реагировать. Она взирала на «своего тайного мужчину» с таким искренним поклонением, с каким далеко не каждый верующий смотрит на икону святого заступника. Глаза девушки подобострастно ловили каждый встречный взгляд его, всякое, даже самое малейшее, шевеление губ; в собственных глазах ее сквозила только одна мольба: «Говори же, говори! И, ради бога, не уходи!» А если бы он еще и позвал ее за собой; если бы усадил в машину и куда-нибудь увез — не важно, куда именно: на какой-либо тыловой, штабной хуторок или прямо на передовую, в самый ад… Даже пекло рядом с «её тайным мужчиной» казалось сейчас этой девчушке небесным раем.
Впрочем, какой «тайный», а главное, для кого именно — этот её мужчина? Вон, почти весь медперсонал глаз с них двоих не сводит. Раненые, из тех, что до сих пор пальцем пошевелить не могли и вообще пребывали в полном беспамятстве, теперь поднимали головы и до бесстыжести откровенно наблюдали за этим, наверное, очень странным для них, неестественным каким-то свиданием.
Гребенин все еще продолжал говорить, когда, по-прежнему не отрывая от него взгляда, Евдокимка вдруг спросила:
— Вы напишете мне?
— Простите, что… вы сказали? — на полуслове запнулся офицер.
— Хотя бы одно письмо, — с мольбой уточнила девушка, ощущая, что и губы, и сознание отказываются подчиняться ей. Казалось, еще одно слово, и она попросту, как в старых «дворянских» романах, упадет в обморок, только не в девичий, притворный, а в самый настоящий.
В ворота госпиталя въехали две полковые машины. И хотя подполковник предупредил Зотенко, что тот может рассчитывать на них только до Кривого Рога, а затем, до темноты, водители обязаны вернуться в часть, тем не менее медики им очень обрадовались: и раненых можно разместить комфортнее, и кое-что еще из хозчасти прихватить. К тому же на каждой машине находилось по бойцу — хоть какое-то да усиление охраны.
— Номер госпиталя вы знаете, почтальонам найти его будет нетрудно, — переведя дух, вновь осмелела Степная Воительница.
Намереваясь сесть в машину, подполковник то ли забыл о ее просьбе, то ли решил не отвечать.
— Вряд ли у меня будет время писать вам, Евдокия, — до обидного сухо, произнес Гребенин уже на ходу. — К тому же в последние годы мне приходилось иметь дело только со штабными бумагами. Да и то, как водится, только подписывать. Но, со временем, обязательно поинтересуюсь у вашего командования, как идет служба, — объявил он, уже сидя рядом с водителем.