Фома Гордеев
Шрифт:
– То и зазнается, что учишься плохо, а он всегда помогает тебе... Он умный... А что бедный - так разве в этом он виноват? Он может выучиться всему, чему захочет, и тоже будет богат...
– Комар он какой -то, - пренебрежительно сказал Фома, - пищит, пищит да вдруг и укусит!
– Но в жизни мальчиков было нечто объединявшее всех их, были часы, в течение которых они утрачивали сознание разницы характеров и положения. По воскресеньям они все трое собирались у Смолина и, взлезая на крышу флигеля, где была устроена обширная голубятня, - выпускали голубей.
Красивые сытые птицы, встряхивая белоснежными крыльями, одна за другой вылетали
– Шугай!
– просил Ежов, вздрагивая от нетерпения.
Смолин взмахивал в воздухе длинным шестом с мочалом на конце и свистал.
Испуганные голуби бросались в воздух, наполняя его торопливым шумом крыльев. И вот они плавно, описывая широкие круги, вздымаются вверх, в голубую глубину неба, плывут, сверкая серебром и снегом оперения, всё выше. Одни из них стремятся достичь до купола небес плавным полетом сокола, широко распростирая крылья и как бы не двигая ими, другие - играют, кувыркаютея в. воздухе, снежным комом падают вниз и снова, стрелою, летят в высоту. Вот вся стая их кажется неподвижно стоящей в пустыне неба и, всё уменьшаясь, тонет в ней. Закинув головы, мальчики молча любуются птицами, не отрывая глаз от них, - усталых глаз, сияющих тихой радостью, не чуждой завистливого чувства, К этим крылатым существам, так свободно улетевшим от земли в чистую, тихую область, полную солнечного блеска. Маленькая группа едва заметных глазу точек, вкрапленная в синеву неба, влечет за собой воображение детей, и Ежов определяет общее всем чувство, когда тихо и задумчиво говорит:
– Нам бы, братцы, так полетать...
Объединенные восторгом, молчаливо и внимательно ожидающие возвращения из глубины неба птиц, мальчики, плотно прижавшись друг к другу, далеко, - как их голуби от земли, -ушли от веяния жизни; в этот час они просто -дети, не могут ни завидовать, ни сердиться; чуждые всему, они близки друг к другу, без слов, по блеску глаз, понимают свое чувство, и - хорошо им, как птицам в небе.
Но вот голуби опустились на крышу, утомленные полетом, загнаны в голубятню.
– Братцы! Айда за яблоками?!
– предлагает Ежов, вдохновитель всех игр и похождений.
Его зов изгоняет из детских душ навеянное голубями мирное настроение, и вот они осторожно, походкой хищников, с хищной чуткостью ко всякому звуку, крадутся по задворкам в соседний сад. Страх быть пойманным умеряется надеждой безнаказанно украсть. Воровство есть тоже труд и труд опасный, всё же заработанное трудом -так сладко!.. И тем слаще, чем большим количеством усилий взято... Мальчики осторожно перелезают через забор сада и, согнувшись, ползут к яблоням, зорко и пугливо оглядываясь. От каждого шороха сердца их дрожат и замедляют биение. Они с одинаковой силой боятся и того, что их поймают, и того, что, заметив, -узнают, кто они; но если их только заметят и закричат на них -они будут довольны. От крика они разлетятся в стороны и исчезнут, а потом, собравшись вместе, с горящими восторгом и удалью глазами, они со смехом будут рассказывать друг другу о том, что чувствовали, услышав крик и погоню за ними, и что случилось с ними, когда они бежали по саду так быстро, точно земля горела под ногами.
В подобные разбойничьи набеги Фома вкладывал сердца больше, чем во все другие похождения и игры, - и вел он себя в набегах с храбростью, которая поражала и сердила его товарищей. В чужих садах он держал себя намеренно неосторожно: говорил во весь голос, с треском ломал сучья яблонь, сорвав червивое яблоко, швырял его куда-нибудь по направлению к дому садовладельца. Опасность быть застигнутым на месте преступления не пугала, а лишь возбуждала его -глаза у него темнели, он стискивал зубы, лицо его становилось гордым и злым. Смолин говорил ему, скашивая свой большой рот:
– Очень уж ты форсишь...
– Я не трус!
– отвечал Фома.
– Знаю я, что не трус, а только форсят одни дураки... Можно и без форсу не хуже дело делать... Ежов осуждал его с иной точки зрения:
– Если ты будешь сам в руки соваться - поди к чёрту! Я тебе не товарищ... Тебя поймают да к отцу отведут - он тебе ничего не сделает, а меня, брат, так ремнем отхлещут -все мои косточки облупятся...
– Трус!
– упрямо твердил Фома.
И вот однажды Фома был пойман руками штабс-капитана Чумакова, маленького и худенького старика. Неслышно подкравшись к мальчику, укладывавшему сорванные яблоки за пазуху рубахи, старик вцепился ему в плечи и грозно закричал:
– Попался разбойник! Ага -а!
Фоме в то время было около пятнадцати лет, он ловко вывернулся из рук старика. Но не побежал от него, а, нахмурив брови и сжав кулаки, с угрозой произнес:
– Попробуй... тронь!..
– Я тебя не трону -я тебя в полицию сведу! Ты чей?
Этого Фома не ожидал, и у него сразу пропала вся храбрость и злоба. Путешествие в полицию показалось чем-то таким, чего отец никогда не простит ему. Он вздрогнул и смущенно объявил:
– Гордеев...
– И... Игната Матвеича?..
– Да...
Теперь смутился штабс-капитан. Он выпрямился, выпятил грудь вперед и зачем-то внушительно крякнул. Потом -плечи его опустились, и отечески вразумительно он сказал мальчику:
– Стыдно-с! Наследник такого именитого и уважаемого лица... Недостойно-с вашего положения... Можете идти... Но если еще раз повторится происшедшее... принужден буду сообщить -вашему батюшке... которому, между прочим, имею честь свидетельствовать мое почтение!..
Фома, наблюдая за игрой физиономии старика, понял, что он боится отца. Исподлобья, как волчонок, он смотрел на Чумакова; а тот со смешной важностью крутил седые усы и переминался с ноги на ногу перед мальчиком, который не уходил, несмотря на данное ему разрешение.
– Можете идти, - повторил старик и указал рукой дорогу к своему дому.
– А в полицию?
– угрюмо спросил Фома и тотчас же испугался возможного ответа.
– Это я -пошутил!
– улыбнулся старик.
– Напугать вас хотел...
– Вы сами боитесь моего отца...- сказал Фома и, повернувшись спиной к старику, пошел в глубь сада.
– Боюсь? А-а! Хорошо-с!
– крикнул Чумаков вслед ему, и по звуку голоса Фома понял, что обидел старика. Ему стало стыдно и грустно; до вечера он прогулял один, а придя домой, был встречен суровым вопросом отца:
– Фомка! Ты к Чумакову в сад лазил?
– Лазил, -спокойно сказал мальчик, глядя в глаза отцу.
Игнат, должно быть, не ждал такого ответа и несколько секунд молчал, поглаживая бороду.
– Дурак! Зачем ты это? Мало, что ли, тебе своих яблоков?
Фома опустил глаза и молчал, стоя против отца.
– Вишь - стыдно стало! Поди-ка, Ежишка этот подбил? Я вот его проберу, когда придет... а то и совсем прекращу дружбу-то вашу...
– Это я сам, -твердо сказал Фома.
– Час от -часу не легче!
– воскликнул Игнат.
– Да зачем тебе?