Фома Гордеев

Горький Максим

Матрос, поняв, что попался и увернуться некуда, бросил из рук полено, вытер ладони о штаны и, глядя прямо в лицо Игната, смело сказал:

– А разве не правда моя? Не сосешь ты...

– Я?

– Ты.

Фома видел, как отец взмахнул рукой, - раздался какой-то лязг, и матрос тяжело упал на дрова. Он тотчас же поднялся и вновь стал молча работать... На белую кору березовых дров капала кровь из его разбитого лица, он вытирал ее рукавом рубахи, смотрел на рукав и, вздыхая, молчал. А когда он шел с носилками мимо Фомы, на лице его, у переносья, дрожали две большие мутные слезы, и мальчик видел их...

Обедая с отцом, он был задумчив и посматривал на Игната с боязнью в глазах.

– Ты что хмуришься?
– ласково спросил его отец.

– Так...

– Нездоровится, может?

– Нету...

– То-то... Ты, коли что, скажи...

– Сильный ты!..
– вдруг задумчиво проговорил мальчик.

– Я-то? Ничего... Бог не обидел и силой.

– Ка -ак ты его давеча треснул!
– тихо воскликнул мальчик, опуская голову.

Игнат нес ко рту кусок хлеба с икрой, но рука его остановилась, удержанная восклицанием сына; он вопросительно взглянул на .его склоненную голову и спросил:

– Это - Ефимку, что ли?

– Да... до крови!.. Как шел он потом, так плакал...- вполголоса рассказывал мальчик.

– Мм...- промычал Игнат, пережевывая кусок.
– Жалеешь ты его?

– Жалко!
– со слезами в голосе сказал Фома.

– Н -да... Вишь ты что!..
– сказал Игнат. Потом, помолчав, он налил рюмку водки, выпил ее и заговорил внушительно:

– Жалеть его -не за что. Зря орал, ну и получил, сколько следовало... Я его знаю: он- парень хороший, усердный, здоровый и - неглуп. А рассуждать - не его дело: рассуждать я могу, потому что я -хозяин. Это не просто, хозяином-то быть!.. От зуботычины он не помрет, а умнее будет... Так-то... Эх, Фома! Младенец ты... ничего не понимаешь... надо учить тебя жить-то... Может, уж немного осталось веку моего на земле...

Игнат помолчал, еще выпил водки и снова вразумительно начал:

– Жалеть людей надо... это ты хорошо делаешь! Только - нужно с разумом жалеть... Сначала посмотри на человека, узнай, какой в нем толк, какая от него может быть польза? И ежели видишь -сильный, способный к делу человек, пожалей, помоги ему. А ежели который слабый, к делу не склонен - плюнь на него, пройди мимо. Так и знай - который человек много жалуется на всё, да охает, да стонет - грош ему цена, не стоит он жалости, и никакой пользы ты ему не принесешь, ежели и поможешь... Только пуще киснут да балуются такие от жалости к ним... Живучи у крестного, насмотрелся ты там на разную шушеру: странники эти, приживальщики, несчастненькие... и разные гады... Об них забудь... это не люди, а так, скорлупа одна, ни на что они не годны... Это вроде как клопы, блохи и другая нечисть... И не для бога они живут -нету у них никакого бога, имя же его всуе призывают, чтобы дураков разжалобить да от их жалости чем-нибудь пузо себе набить. Для пуза своего живут они и, кроме как пить, жрать, спать да стонать, - ничего не умеют делать... От них - один развал души. Только запинаешься -за них. И хороший человек среди них - как свежее яблоко среди гнилых - испортиться может... Мал ты, вот что, -не можешь ты понимать моих слов... Ты тому помогай, который в беде стоек... он, может, и не попросит у тебя помощи твоей, так ты сам догадайся да помоги ему без его спроса... Да который гордый и может обидеться на помощь твою - ты виду ему не подавай, что помогаешь... Вот как надо, по разуму-то! Тут - такое дело: упали, скажем, две доски в грязь - одна гнилая, а другая - хорошая, здоровая доска. Что ты должен сделать? В гнилой доске-какой прок? Ты оставь ее, пускай в грязи лежит, по ней пройти можно, чтобы ног не замарать... А здоровую - подними и поставь на солнце, она - не тебе, так другому - на что-нибудь годится. Так-то, сынок! Слушай меня да помни... А Ефимку жалеть не за что, -он парень дельный, цену себе понимает... Из него плюхой душу не вышибешь... Вот я посмотрю недельку время да к штурвалу его поставлю... А там, гляди, лоцманом будет... И ежели капитаном его сделать- ловкий будет капитан! Вот как люди-то растут... Я, брат, сам эту науку проходил, - тоже немало плюх съел в его-то годы... Нам, сынок, всем жизнь-то- не мать родная, - наша строгая хозяйка она...

Часа два говорил Игнат сыну о своей молодости, о трудах своих, о людях и страшной силе их слабости, о том, как они любят и умеют притворяться несчастными для того, чтобы жить на счет других, и снова о себе, - о том, как из простого работника он сделался хозяином большого дела.

Мальчик слушал его речь, смотрел на него и чувствовал, что отец как будто всё ближе подвигается к нему. И хоть не звучало в рассказе отца того, чем были богаты сказки тетки Анфисы, но зато было в них что-то новое -более ясное и понятное, чем в сказках, и не менее интересное. В маленьком сердце забилось что-то сильное и горячее, и его потянуло к отцу. Игнат, должно быть, по глазам сына отгадал его чувства: он порывисто встал с места, схватил его на руки и крепко прижал к груди. А Фома обнял его за шею и, прижавшись щекой к его щеке, молчал, дыша ускоренно.

– Сынишка!..
– глухо шептал Игнат", - Милый. ты мой... радость ты моя!.. Учись, пока, я жив;... Э -эх, трудно жить!

Дрогнуло сердце ребенка от этого шёпота, он стиснул зубы, и горячие слезы брызнули из его глаз...

Пароход шел назад, вверх по Волге. Душной июльской ночью, когда небо было покрыто густыми черными тучами и всё на реке было зловеще спокойно, - приплыли в Казань и встали около Услона в хвосте огромного каравана судов. Лязг якорных цепей и крики команды разбудили Фому; он посмотрел в окно и увидал: далеко, во тьме, сверкали маленькие огоньки; вода была черна и густа, как масло,--и больше ничего не видать. Сердце мальчика жутко вздрогнуло, и он стал внимательно слушать. Откуда-то долетала еле слышная жалобная песня, унывная, как причитание; на караване перекликались сторожа, сердито шипел пароход, разводя пары... Черная вода реки грустно и тихо плескалась о борта судов. Всматриваясь во тьму пристально, до боли в глазах, мальчик различал в ней черные груды и огоньки, еле горевшие высоко над ними .. Он знал, что это были баржи, но знание не успокаивало его, сердце билось неровно, а в воображении вставали какие-то пугающие темные образы.

– О-о... о!..
– донесся издали протяжный крик и закончился похоже на рыдание... Вот кто-то прошел по палубе к борту парохода...

– О -о-о...- раздалось опять, но уже где-то ближе...

– Яфим!
– вполголоса заговорили на палубе.
– Чёрт! Вставай! Бери багор...

– О -о-о!..
– застонали где-то близко, и Фома, вздрогнув, откачнулся от окна.

Странный звук подплывал всё ближе и рос в своей силе, рыдал и таял в черной тьме. А на палубе тревожно шептали:

– Яфимка! Да встань - гость плывет!

– Де?
– раздался торопливый вопрос... По палубе зашлепали босые ноги, послышалась возня, мимо лица мальчика сверху скользнули два багра и почти бесшумно вонзились в густую воду...

– Го -о -о -сть!
– зарыдали где-то близко, и раздался тихий, странный плеск воды.

– Мальчик дрожал от ужаса пред этим грустным криком, но не мог оторвать своих рук от окна и глаз от воды.

– Зажги фонарь... не видать ничего!..

И вот на воду упало пятно мутного света... Фома видел, что вода тихо колышется, рябь идет по ней, точно ей больно и она вздрагивает от боли.

– Гляди... гляди!..
– испуганно зашептали на палубе.

В то же время в пятне света на воде явилось большое, страшное человеческое лицо с белыми оскаленными зубами. Оно плыло и покачивалось На воде, зубы его смотрели прямо на Фому, и точно оно, улыбаясь, говорило:

"Эх, мальчик, мальчик... хо -олодно!.."

Багры дрогнули, поднялись в воздухе, потом снова опустились в воду.

– Пихай его... веди!.. Смотри - подобьет в колесо... Багры скользили по борту и царапались об него со звуком, похожим на скрип зубов. Шлепанье ног о палубу постепенно удалялось на корму... И вот там вновь раздался стонущий заупокойно возглас:

– Го -о -ость...

– Тятя!
– закричал Фома.
– Тя -ятя... Отец вскочил на ноги и бросился к нему.

– Что там? Что они делают?
– кричал Фома. Огромными прыжками Игнат выскочил вон из каюты с диким ревом. Он возвратился скоро, раньше, чем Фома, качаясь на ногах и оглядываясь вокруг себя, добрался от окна до отцовской постели.

– Испугали тебя, - ну, ничего!
– говорил Игнат, взяв его на руки. Ложись-ка со мной...

– Что это?
– тихо спрашивал Фома.

– Это, сынок, ничего... Это - утопший... Утонул человек и плывет... Ничего. Ты не бойся, он уже уплыл...