Фома Гордеев

Горький Максим

– Это напрасно!
– сказал Щуров, строго нахмурив брови.
– Срок прошел- надо платить...

– Получите завтра половину...

– Зачем половину? Все давай!

– Уж очень нам теперь нужны деньги-то...

– А их нет? Однако и мне нужны...

– Подождите!

– Э, брат, ждать не буду! Ты не отец... ваш брат, молокосос, народ ненадежный... в месяц можешь ты всё дело спутать... а я от того убыток понесу... Ты мне завтpa все подай, а то векселя протестую... У меня это живо!

Фома смотрел на Щурова и удивлялся.

Это был совсем не тот старик, что недавно еще говорил словами прозорливца речи о дьяволе... И лицо и глаза у него тогда другие были, - а теперь он смотрел жестко, безжалостно, и на щеках, около ноздрей, жадно вздрагивали какие-то жилки. Фома видел, что, если не заплатить ему в срок, - он действительно тотчас же опорочит фирму протестом векселей...

– Что, видно, плохи дела-то?
– усмехнулся Щуров.
– Ну, говори начисто где отцовы деньги рассыпал?

Фоме захотелось испытать старика.

– Дела не очень веселые...-сказал он, хмурясь, - поставок нет... задатков не получили... ну, и трудновато.

– Та -ак!.. Пособить, что ли?

– Сделайте милость... отсрочьте платежи-то, - попросил Фома, скромно опустив глаза.

– Мм... али из дружбы к отцу пособить? Пожалуй, пособлю...

– А на сколько времени отсрочите?
– осведомился Фома.

– На полгода...

– Покорно благодарю...

– Не на чем... Одиннадцать тысяч шестьсот за тобой... Ты вот что: перепиши мне векселя на пятнадцать, уплати проценты с этой суммы вперед... а в обеспечение я с тебя закладную на две твои баржи возьму...

Фома встал со стула и, усмехаясь, проговорил:

– Завтра пришлите векселя... я их вам оплачу полностью...

Щуров тоже грузно поднялся со стула и, не спуская глаз под насмешливым взглядом Фомы, спокойно почесывая грудь, сказал:

– И так хорошо...

– Спасибо... за ласку!

– Не даешься ты... а то я бы тебя приласкал!
– лениво проговорил старик, оскаливая зубы.

– Н -да! попадешь вам в руки...

– Тепло будет...

– Нагреете, что говорить...

– Ну, однако, паренек, будет!
– сурово сказал Щуров.
– Хоть ты и думаешь про себя, что неглуп... только рано это... Сыграл вничью, да уж и хвастаться стал!.. А ты у меня выиграй... тогда и пляши от радости... Прощай-ка... Да денежки завтра припаси...

– Не беспокойтесь... Прощайте!

– С богом!

Выйдя за дверь номера, Фома услыхал, как старик зевнул протяжно и громко, а потом запел сиповатым басом:

– - "Ми -ило -осердия двери отверзи нам... благословенная богородице..."

Фома унес с собой от старика двойственное чувство: Щуров и нравился ему и в то же время был противен.

Он вспоминал речи старика о грехе, думал о силе веры его в милосердие бога, и - старик возбуждал в нем чувство, близкое к уважению.

"И этот тоже про жизнь говорит... и вот -грехи свои знает, а не плачется, не жалуется... Согрешил - подержу ответ... А та?.,"-Он вспомнил о Медынской, и сердце его сжалось тоской. "А та -кается... не поймешь у ней -нарочно она или в самом деле у нее сердце болит..."

Фоме казалось, что он завидует Ананию, и парень поспешил напомнить себе попытки Щурова обобрать его. Это вызывало в нем отвращение к старику, он не мог примирить своих чувств и, недоумевая, усмехался.

– Н -ну, был я у Щурова!..
– сказал он, придя к Маякину и усаживаясь за стол.

Маякин в засаленном халатике и со счетами в руках нетерпеливо заерзал в своем кожаном кресле и оживленно заговорил:

– Наливай ему чаю, Любава! Рассказывай, Фома... Мне к девяти в думу надо, рассказывай скорей.

Фома, посмеиваясь, рассказал о том, как Щуров предложил ему переписать векселя.

– Э -эх!
– с сожалением, тряхнув головой, воскликнул Яков Тарасович.
– Всю обедню испортил ты, брат, мне! Разве можно так прямо вести дела с человеком? Тьфу! Дернула меня нелегкая послать тебя! Мне самому бы пойти... Я бы его вокруг пальца обернул!

– Ну, едва ли! Он говорит: "Я дуб..."

– Дуб? А я -пила... Дуб-дерево хорошее, да плоды его только свиньям годны... И выходит, что дуб- глуп...

– Да ведь всё равно платить надо...

– С этим не торопятся... умные люди! А ты -готов бегом бежать, чтобы деньги отдать... купец!

Яков Тарасович был решительно недоволен крестником. Он морщился и сердито приказывал дочери, молча разливавшей чай.

– Сахар подвинь мне, видишь -не достану... Лицо Любови было бледно, глаза мутны, и руки у нее двигались вяло, неловко... Фома посмотрел на нее и подумал:

"Смирная какая при отце-то..."

– О чем он говорил с тобой?
– спросил его Маякин.

– Насчет грехов...

– Ну конечно! Всякому человеку свое дело дорого... а он -фабрикант грехов... Давно о нем и на каторге и в аду плачут-тоскуют, ждут -не дождутся...

– Увесисто говорит он, - задумчиво сказал Фома, помешивая чай в стакане.

– Меня ругал?
– осведомился Маякин, ехидно искривив лицо.

– Было...

– А ты что?

– А я... слушал...

– Мм... что же слышал?

– "Сильному, говорит, простится, - а слабому нет прощения..."

– Премудрость, подумаешь!.. Это и блохи знают... Презрительное отношение крестного к Щурову почему-то раздражало Фому, и, глядя в лицо старика, он

с усмешкой сказал:

– А вас он не любит...

– Меня, брат, никто не любит!
– с гордостью сказал Маякин.
– И любить меня не за что, я не девка... Но зато -уважают меня... А уважают только тех, кого побаиваются...

И старик хвастливо подмигнул крестнику.

– Говорит он увесисто...-повторил Фома.
– Жалуется... "Вымирает, говорит, настоящий купец... Всех, говорит, людей одной науке учат... чтобы все были одинаковы... на одно лицо..."

– Считает так, что - не годится это? Дурак!
– презрительно сказал Маякин.