Фонарщик
Шрифт:
— Но это еще не доказывает ее вину, — возразил он, — не больше, чем нашу.
— Да, хотел бы вам верить.
Канэван вздохнул.
— И потом, этот фонарщик, — заметил он. — Человек, которого она уже опознала как убийцу.
— Ах да, фонарщик, — скептически сказал Макнайт, пропустив вперед полуночный омнибус.
— Вы что, не верите даже в это?
— О, я верю, что ее убежденность вполне реальна. Но что касается самого фонарщика… Я думаю, он всегда был удобным козлом отпущения.
— Вы знаете, кто это?
— Скажем так, у меня есть версия.
Канэван какое-то время размышлял, стоит ли пререкаться дальше, но все-таки не смог сдержать любопытства.
— Кто? — только и спросил он.
Макнайт с упреком прищурился.
— Боже мой, — сказал он, а уличные фонари жутковато вспыхивали, — мне казалось, что вам… что всем это должно быть совершенно очевидно.
Глава 13
Церковь
Он в нетерпении сел на неудобную скамейку в заднем ряду. Инспектор был еще не готов изложить начальству свои растущие подозрения относительно Эвелины, подавление на следствие усиливалось, и это вполне могло толкнуть его за пределы благоразумия, если бы не два обстоятельства: расследование самого шерифа не дало никаких результатов (даже генеральный прокурор заметил, что это тайна, «какой город не видывал со времен колдуна майора Вейра» [22] ), a Восковой Человек по-прежнему воздерживался от какого-либо вмешательства и во всеуслышание выражал уверенность в способностях своего коллеги. Гроувс пытался убедить самого себя, что это скорее хорошо, чем плохо, и снова и снова вспоминал мудрость волынщика Макнэба. «Штука в том, — сказал как-то проницательный старик, — что кубок с ядом иногда может оказаться чашей святого Грааля».
22
Майор Томас Вейр считался фанатичным приверженцем протестантской веры. На одном из религиозных собраний он публично заявил, что грешен в кровосмесительной связи со своей сестрой и колдовстве. В 1670 г. нераскаявшийся Вейр был повешен, а тело сожжено на костре. Его дом, в котором продолжали происходить странные вещи, был снесен в XIX в. — Примеч. пер.
Гроувс подвинулся, и скамейка скрипнула, как дверь, ведущая в склеп. Паства состояла из переживших кораблекрушение моряков и просоленных вдов, добросовестно бормочущих молитвы в соответствии с этапами бесконечной службы, которую вел толстый священник с тонким голосом. Беспокойно блуждая по сводчатому потолку, взгляд Гроувса вдруг наткнулся на весьма цветистую фреску с изображением кипящего моря и грозовых облаков, из которых выступала гигантская рука (подпись — «Jehovah»), вытаскивавшая гибнущие суда из пасти огромного черного дракона (подпись — «Persecutio»).
Persecutio. Гроувс уже велел констеблям главного управления порыться в Библии и католических требниках в поисках слов «innocentium persecutor» (паписты по-прежнему использовали во время своей литургии язык римлян, а Эвелина была из них) и теперь подумал: может, это не просто совпадение — ведь профессор Смитон когда-то был священником этого небольшого прихода с его ужасным драконом. Значит, не исключено, что и убийца ходил сюда? Был прихожанином? Сиживал на этой самой скамейке?
Это были воды, в которые Гроувс никогда не думал пускаться. Хотя его убеждение в причастности Эвелины к делу росло, он все еще не мог совместить жестокие убийства с такой хрупкой представительницей слабого пола. Инспектору никак из давалось ясное суждение о женщинах: с одной стороны, он считал их неким святилищем, сила которого состояла именно в хрупкости; с другой стороны, ему приходилось сталкиваться с таким невероятным женским коварством и порочностью («БУКЕТЫ ЛАВАНДЫ», «ЦВЕТЕНИЕ НА УЛИЦЕ ВЯЗОВ», «ВЕСЕЛАЯ МОЛЛИ ПОКАЗЫВАЕТ СВОЕ ИСТИННОЕ ЛИЦО»), что удивляться их способностям было бы легкомысленно. «Эти изящные маленькие создания вышли из ребра Адама, — как-то напомнил ему волынщик Макнэб, — и, как правило, бьют мужчину именно туда, где у него не хватает этого самого ребра». А представить себе Эвелину конструкцией из ребер, — казалось, она сделана исключительно из костей, — для Гроувса не составляло
Но дракон? Дикий зверь? Гроувс все еще пытался установить наличие порочности. Если бы Эвелина была замечена в занятиях проституцией или мелких кражах, то, учитывая несколько вспышек первобытного гнева, свидетелем которых он стал, инспектор бы решил, что она способна на все. Но ответа из архива пока не было. Он поручил Принглу круглосуточно следить за ней, констеблям — изучать полицейские отчеты, а сам с телеграфа на Норт-бридж отправил телеграмму в Ирландию, запрашивая подробную информацию об образовании, полученном ею у сестер монастыря Святого Людовика.
Он мечтал о мощном рывке, божественной руке, которая вытащила бы его из пасти его же собственного дракона-гонителя. Снова и снова рисовал он себе, как при помощи исключительной настойчивости, сверхъестественного внимания к деталям найдет последнюю решающую улику, и представлял себе момент торжества справедливости, когда положит тяжелую руку на ее трясущееся плечо, объявит, что она арестована, и отведет ее в какую-нибудь душную камеру или отправит на более обстоятельную экзекуцию. Все стоявшее на пути к этому было теперь досадным препятствием, и, обозревая ряды похожих на дыни старых седых голов над скамейками, он думал, что было бы, если раскроить их дубинкой.
Наконец священник поднялся для торжественного благословения, и регент призвал паству исполнить гимн. Когда Гроувс выскользнул из церкви за ушедшим домой пастором, участники панихиды топили горе в бодрящем восславлении доблести моряков:
Надраить палубу! Отдать швартовы! Братцы, Сбросим зло с корабля. Ведь к острым рифам Наш бриг прикован С дьяволом у руля. [23]«Священник, даже не снявший облачения, показался мне странным — это был краснолицый джентльмен с пристрастием к жирным булочкам, которые его супруга постоянно мне предлагала, как будто они прямо от Бога, но я пришел туда не ради желудка. Он хотел понравиться, что для меня слишком уж просто, но при этом что-то скрывал. Кроме того, в соседних комнатах орали и галдели его внуки; эти маленькие бесенята, судя по всему, понятия не имели о дисциплине, но таковы уж наши времена, что даже представители духовного сословия не выполняют своих обязанностей».
23
Пер. В. Елистратова.
— Вы уверены, что не хотите булочки?
— Благодарю вас, ваше преподобие, нет.
— Просто прекрасные булочки.
Гроувс откашлялся.
— Вы, кажется, говорили о профессоре Смитоне.
— Конечно, — разочарованно сказал священник. — Да, он действительно был человеком, как я говорю, особых убеждений. Но вы поймете, что мне трудно отзываться плохо об уважаемом предшественнике, особенно неделю спустя после его кончины.
Он посмотрел на Гроувса, ответившего ему недружелюбным взглядом.
— Он был крайне консервативен, да будет мне позволено так выразиться. — Священник запнулся. — Из тех людей, кто всегда в восторге от своих решений, и тем не менее… несколько старомоден, если вы понимаете, что я имею в виду.
Гроувс кивнул, хотя, по правде сказать, был не вполне уверен, что уловил мысль.
— Может быть, гонитель невинных?
— Было бы некоторым преувеличением называть его так. Профессор Смитон был человеком, который полагал, что суровые времена требуют суровых людей. Он жил во времена Раскола, [24] понимаете, и пытался как-то осмыслить разнообразные научные открытия. Его верования, все, что ему было дорого, атаковали, и несложно понять, что он развил определенную… ортодоксальность.
24
В 1711 г. в Шотландской церкви было восстановлено право патроната крупных землевладельцев назначать приходских священников. В 1834 г. была принята резолюция генерального синода Шотландской церкви («Акт вето»), отменяющая это право. Клир, принявший резолюцию, вышел из состава единой до того Шотландской церкви и основал так называемую Свободную пресвитерианскую церковь. В 1874 г. право патроната было окончательно отменено, и различия между церквями стали постепенно сглаживаться. — Примеч. пер.