Фонд и Империя
Шрифт:
Она поднесла к его носу палец — и успела отдернуть его на секунду раньше, чем муж его укусил.
— Если я сдамся и признаю, что ты права, ты приготовишь обед? — сказал он.
Она удовлетворенно кивнула. Торан улыбнулся, глядя на жену.
По большому счету, она многим казалась некрасивой: он признавал это — даже если это было не первое впечатление. Ее волосы были темными и лоснящимися, хоть и прямыми, рот немного великоват — но в глазах, отделенных от гладкого белого лба пышными, густыми бровями, теплых и карих, всегда было полно смешинок.
А
Торан еще раз проверил приборы — в чем не было особой надобности — и решил расслабиться. Он совершал межзвездный прыжок, за которым следовали несколько миллимикропарсеков «по прямой», после чего требовалось уже ручное управление. Он откинулся назад, чтобы взглянуть в кладовую, где Бэйта манипулировала нужными ей банками.
В его отношении к Бэйте была нежная покорность, удовлетворенный благоговейный страх, означающий победу для того, кто три года балансировал над пропастью комплекса неполноценности.
Ведь он в конце концов был провинциал, и не просто провинциал, а сын торговца-изменника. А она была из самого Фонда, мало того, ее родословную можно проследить вплоть до Мэллоу.
И при всем этом — мелкая дрожь внутри. Вернуться с ней на Гавен, в этот мир скал и пещерных городов, было уже само по себе плохо. Заставить ее встретиться с традиционной враждебностью торговца к Фонду — кочевника к горожанину — было еще хуже. Все же… После ужина — последний прыжок!
Гавен светился злым пурпуром, а вторая планета была клочком красноватого света с неровным краем атмосферы и полукругом темноты. Бэйта склонилась над большим проекционным столом — точно в паучьем перекрестье его сетки была планета.
Она сказала решительно:
— Я бы сначала хотела повидать твоего отца. Если я ему не понравлюсь…
— Тогда, — сухо ответил он, — ты будешь первой симпатичной девушкой, у которой это получится. С тех пор, как он потерял руку и перестал скитаться по Галактике, он… Впрочем, если ты спросишь его сама; он будет рассказывать тебе обо всем, пока не отсохнут уши. В свое время я понял, что старик привирает, по тому, что ни одну историю он не рассказывал одинаково…
Гавен уже несся им навстречу. Окруженное сушей море тяжело катило свои волны под ними; серовато-синее, в опускавшейся дымке, тут и там теряющееся из виду среди клочковатых облаков. Горы неровно проступали вдоль побережья.
Снизившись, они увидели, что море покрыто рябью до самого горизонта, где промелькнули ледяные поля, обнимающие берег.
Корабль начал стремительное торможение, и Торан проворчал:
— Твой костюм застегнут?
Пухленькое лицо Бэйты округлилось и покраснело — пористая ткань костюма с внутренним отогревом плотно прилегала к телу.
Корабль со скрежетом приземлился на открытом поле у самой кромки подъема плато.
Они неловко выбрались наружу в густую темноту галактической ночи, и у Бэйты перехватило дыхание — так было холодно и так пронизывал сильный ветер. Торан схватил ее за локоть, и они неуклюже побежали по гладкой твердой земле к блестящему искусственному свету, мерцающему вдали.
Вышедшие навстречу охранники встретили их на полпути, и, тихо обменявшись парой фраз, повели их дальше. Холод и ветер исчезли, когда каменные ворота распахнулись и затем закрылись за ними. Теплая комната, залитая белым стенным светом, была наполнена шумом и суетой. Люди подняли глаза от своих столов, и Торан предъявил документы.
Быстро взглянув на бумаги, их пропустили, и Торан прошептал жене:
— Папа, наверное, устроил все необходимые формальности. Обычная процедура занимает здесь около пяти часов.
Они, наконец, выбрались наружу, и у Бэйты вдруг вырвалось:
— О, Боже…
Пещерный город был залит дневным светом — белым светом юного солнца. Конечно, это было не солнце. То, что должно было быть небом, затерялось в расплывчатом сверкании всеохватывающего великолепия. Теплый воздух, напоенный запахами зелени, был достаточно плотным.
Бэйта сказала:
— О, Торан, это великолепно!
Торан обрадованно улыбнулся:
— Ну, конечно, Бэй, это не похоже ни на что в Фонде, но это крупнейший город на Гавене II — знаешь ли, двадцать тысяч населения. Я думаю, ты полюбишь его. Боюсь, правда, что нет никаких развлечений, но зато и секретной полиции тоже.
— О, Тори, это не город, а игрушка. Весь белый и розовый, и такой чистый!
— Ну… — Торан вместе с ней смотрел на город. Дома были большей частью двухэтажные и построенные из камня с прожилками, который добывали здесь же. Тут не было остроконечных шпилей, как в Фонде, не было и колоссального скопления домов, присущего Старым Королевствам — здесь все было маленьким, но имело свое лицо; это был реликт личной инициативы в Галактике, полной жизни масс.
Вдруг он живо заговорил, тормоша ее:
— Бэй… Вон отец! Вон там — там, куда я показываю, глупая. Неужели не видишь?
Она увидела. Высокий человек, как сумасшедший, махал им рукой, широко растопырив пальцы, будто цеплялся за воздух. Они услышали, как он громогласно позвал их. Бэйта понеслась вслед за мужем по коротко подстриженной лужайке. Она мельком увидела еще одного человека, поменьше, седоволосого, которого почти не было видно за дюжим Одноруким, все еще махавшим и кричавшим.
Торан крикнул через плечо:
— Это сводный брат моего отца. Тот, который побывал в Фонде. Ты знаешь…
Они встретились посреди лужайки, смеющиеся и запыхавшиеся, и отец Торана издал последний радостный вопль. Он поправил свою короткую куртку и металлический ремень — единственную уступку роскоши.
Его глаза перебегали с одного молодого лица на другое, и, наконец, он сказал, слегка задыхаясь:
— Ты выбрал плохой день для возвращения домой, мальчик!
— Что? А, ведь сегодня день рождения Селдона!