Фонтаны на горизонте
Шрифт:
Спасибо, товарищ капитан. Как я скучаю о море, и Ли Ти-сян тоже.
– А где же он?
– Убежал к вам на флотилию. Видно, разминулись вы.
В эту минуту Ли Ти-сян, добравшись до базы и не застав Северова, который уже совсем съехал на берег, пришел к Микальсену.
– Капитана. Моя твоя парохода не буду работай!
Норвежец с искренним удивлением смотрел на китайца который осмелился прийти к нему, капитан-директору. Вот до чего доводят большевики: какой-то паршивый китаеза лезет к нему.
Ли Ти-сяи на ломаном английском языке говорил: — Твоя давай моя чена. Давай чена Жулба! В каюту вошел Бромсет.
–
– Послушайте! — ухмыльнулся Микальсен. — Так что тебе надо?
– Чена давай. Моя чена, чена Жулбы. Его больница лежи...
У Бромсета потемнело лицо. Он сказал Ли Ти-сяну:
— Пойдем, я дам тебе денег.
Ли Ти-сян доверчиво вышел с гарпунером на палубу. Он говорил:
— Жулба скоро снова плавай, наша плавай буду парахода капитана Северова! Твоя знай. Его шибко хороший капитана!..
Ли Ти-сян не успел сообразить, что с ним происходит. Сильные руки Бромсета обхватили его поперек туловища и перебросили через борт. С испуганным пронзительным криком он летел вниз. Крик оборвался, когда Ли Ти-сян ударился о воду и потерял сознание.
Он не слышал, как хохотали на палубе базы моряки, не видел, как улыбался Бромсет, как гневом налились глаза Оскара, как перекрестился Орацио, находившийся на китобойце «Вега-1».
Не видел Ли Ти-сян, как Оскар прыгнул в воду и плыл к нему, а на помощь датчанину прыгнули с рядом стоявшего советского парохода еще два матроса и спасли его в тот момент, когда он захлебывался. Оскар первый пришел на помощь Ли Ти-сяну. Затем он передал его подплывшим русским матросам, а сам с трудом вернулся на китобоец. В то время как Ли Ти-сяна откачивали и приводили в чувство, Оскар лежал на палубе китобойца, и из его рта лилась кровь. Орацио с ужасом смотрел на алую лужицу и крестился...
Только вечером Ли Ти-сян вернулся в больницу к Журбе и узнал, что Северов, уходя от Журбы, сказал:
—Ну, товарищ, поправляйся, и снова в море. Вместе пойдем. Да скажи Ли Ти-сяну, пусть забежит ко мне в гостиницу...
...Из больницы Северов направился на почту. Его все время томила жажда. В теле была вялость. Хотелось лежать, не двигаться. «Устал видно», — подумал Иван Алексеевич и, чтобы взбодрить себя, снова закурил.
На почте его ждало письмо от жены. От брата письма не было. Иван Алексеевич с волнением смотрел на знакомый почерк, медлил вскрыть конверт.
«Соня. Милая, любимая Соня, — говорил он про себя. — Как же я соскучился по тебе, как я тебя люблю, сколько тревоги, волнений я доставил тебе за всю жизнь, и ты все молча переносишь».
Северов ощутил легкое головокружение. «Что это со мной? Неужели от радости?» Он хотел надорвать конверт, но тут же положил его в нагрудный карман. Вокруг говорили, ходили, шумели люди. А он останется один в своем гостиничном номере и не торопясь прочтет письмо жены, поговорит с ней и сейчас же напишет ответ.
По пути в гостиницу Северов несколько раз заходил в лавочки выпить квасу и фруктовой воды. Жажда становилась все неутолимей. «Ничего не ел сегодня соленого, — подумал он. — Откуда такая жажда?»
Иван Алексеевич вошел в номер, скова раскурил трубку и, сделав две—три затяжки, почувствовал, что он необыкновенно устал. В ушах был далекий-далекий звон. Ему так захотелось лежать, что он, не снимая кителя, сразу же прилег на кровать и услышал, как в боковом кармане зашуршала бумага Оскара. «Прочту ее после письма Сони, — решил Северов. — А как хочется пить». Но подняться и подойти к столу у него уже не было сил. Иван Алексеевич достал письмо жены, надорвал конверт и, вынув мелко исписанные листки, начал читать: «Мой любимый Ваня! Я...»
У него было такое ощущение, будто бы он летит по воздуху. Когда Северов открыл глаза, то он больше не видел
Перед собой письма. Из колеблющегося тумана к нему приближалось лицо жены.
– Я пришла, милый. – Соня была рядом с ним. Она протягивала к нему руки, чтобы обнять его. У нее были такие счастливые глаза.
Иван Алексеевич рванулся к ним навстречу:
– Соня…
Ему казалось, что он кричит, во весь голос зовет ее, любимую, но он только шептал, а тело его била мелкая дрожь. Голова скатилась с подушки, и на губах выступила пена. Губы слабо и бесшумно шевелились. Иван Алексеевич все звал Соню. Он бежал ей навстречу. Вот она совсем рядом. Он обнимает ее, и счастье его так велико, что все куда-то исчезает, лишь он с Соней летит и летит, все быстрее и быстрее в бесконечность и растворяется в ней….
Сердце капитана медленно остановилось Тело вытянулось на кровати. На лице застыла улыбка. Пальцы сжимали листки письма. Только один из них соскользнул на грудь На нем были слова: «Мой любимый Ваня!..»
В номере было тихо. К вечеру в него ворвался приглушенный гудок базы. Китобойная флотилия «Вега» поспешно уходила из Петропавловска в Нагасаки...
КНИГА ВТОРАЯ
КУРСОМ КАПИТАНА ЛИГОВА
Через семь лет в советских газетах появилось сообщение:
«ЛЕНИНГРАД, 2 июля. (ТАСС).
Закончились последние монтажные и отделочные работы на китобойной матке «Приморье». Коллектив Балтийского судостроительного завода по-ударному выполнил свои обязательства и досрочно завершил работы. Первая советская китобойная флотилия создана. Она будет вести промысел в дальневосточных водах, в которых многие десятилетия браконьерствовали иностранные китобои. Исполнилась мечта русских китобоев о создании своего отечественного промысла. Капитан-директором китобойной флотилии назначен капитан Северов Геннадий Алексеевич, сын одного из пионеров русского китобойного промысла на Дальнем Востоке. 27 июля 1932 года китобойная матка отходит от причалов Ленинградского порта и возьмет курс на Владивосток. Создание китобойной советской флотилии— еще одна большая победа на фронте социалистического строительства нашей страны. Так постепенно мы освобождаемся от .экономической зависимости от капиталистов».
ГЛАВА ПЕРВАЯ
1
Бывают неожиданные встречи, которые иногда изменяют судьбы людей. Одна из таких встреч произошла в знойный июльский полдень 1932 года на Невском проспекте.
Ослепительное, редкое в Ленинграде солнце заливало палящими лучами город. Воздух казался густым от духоты. Многоголосый шум человеческого потока, звонки трамваев гудки автомобилей - все это было как бы приглушено казалось вялым от жары. В голубовато-белесом мареве зноя плавилась золотая игла Адмиралтейства.