Формула бессмертия. На пути к неизбежному
Шрифт:
— Значит, в геноме не прописан весь план построения человека?
— С чего вы взяли? Что это за гомункулус такой? Что за преформизм времен XVII века? Геном — это груда кирпичей. У каждого кирпича есть свое место в здании. Определяемое планом. Но в геноме никакого плана нет! Формообразование — это законы межклеточных взаимодействий. Тех самых, о которых никто ничего не знает и знать не хочет.
А именно они работают в эмбриональном развитии… Вот вы, конечно, знаете, что у мозга есть форма — он с бороздами. Или вы думаете, что форма мозга тоже прописана в геноме? И зачем, по-вашему, нужны эти борозды? Гвозди с помощью этих борозд человек не вырывает и для красоты они не служат, потому что скрыты от глаз.
— Это
— А зачем ее увеличивать? У дельфина площадь поверхности больше, чем у человека. И что?
— Он очень умный, — похвалил я дельфина.
— Ой, — Савельев махнул рукой. — Мы умнее… То есть форма есть, а зачем она нужна, вы толком сказать не можете. Однако за эту форму мы платим высокую цену: 60 % людей умирают от патологии мозга еще внутриутробно! Это как раз связано с неудачным формированием борозд и извилин. Женщины об этом даже не догадываются, воспринимая просто как задержку месячных на пару недель. А это был выкидыш на ранних сроках. Дело в том, что нервная система закладывается первой. И если закладка была неудачной, происходит отбраковка. Клетки бракованного эмбриончика начинают лизироваться, то есть дохнуть, и тухлое мясо организм матери отторгает после токсикации…
То есть 60 % человечества мрет для того, чтобы правильно сформировался мозг — его форма. Чем она так важна? А тем, что именно форма мозга распределяет во времени и пространстве региональную экспрессию генов. То есть генетическая дифференциация клеток — в какую ткань им превращаться — зависит от механизма формообразования, а не является его причиной, как представляется вам и многим. Иными словами, сложная форма органов, в которых она вроде бы не выполняет никаких функций, на самом деле нужна только для одного — распределения во времени и пространстве дифференциальной активности генов.
— То есть форма управляет содержанием? — воскликнул я, тут же вспомнив доктора Блюма, который через форму воздействует на содержание организма.
— Именно так! В эмбриональном развитии эта штука работает на сто процентов. И никак иначе. Откройте учебник. Там написано, что законы формообразования связаны с геномом, но точной связи никто не знает. С этого начинаются все современные учебники генетики… Представьте себе, что все запланировано только генами, как многие сейчас думают. У вас на ранней стадии развития мозга возникает некое количество клеток. Они делятся, делятся, делятся и постепенно образуют нервную систему на ранних стадиях. Представим себе небольшое количество клеток — пятьдесят тысяч, целый стадион. И дальше у нас, допустим, все происходит только по законам генетики: каждая клетка знает, что ей делать. Чтобы из нервной пластинки сформировать нервную трубку, каждая клетка должна действовать в соответствии с неким общим планом — как солдаты в общем строю. Иначе строй разрушится! Это значит, что у каждой клетки есть свое четкое место, и изменить свою функцию клетка не может. У каждого солдата — свой «планчик» действий. Каждый сверяется с часами и своим планом: так, восемьдесят пять минут после первого деления, начинаем увеличивать задницу эмбриону, творя таким образом общую форму.
Я кивнул:
— Это можно себе представить. У каждого солдата — свой планчик действий на каждую минуту. Но кто им эти планы раздал? И у кого общий план сражения?
— Вот именно!.. Проблема нарисованной мной картины с индивидуальными планами состоит в том, что если взять острую иголочку и на клеточном «стадионе» убить несколько клеточек, что произойдет при генетической детерминации, то есть если все определяется генами?
— Дефекты пойдут какие-нибудь. Потому что клетки размножаются, а если мы клетку убили, то убили, по сути, все ее поколения! Убив дедушку, мы убивает тысячи его потомков. Так и целая печень потом может не вырасти. Ведь в пределе весь человек получается из одной клетки. Если мы ее убьем, не будет всего человека. А если на каком-то этапе деления уничтожить часть клеток, получится гнусный урод.
— А вот вам факт: если из упомянутых 50 тысяч клеток уничтожить 60 %, ничего страшного не случится — клетки размножатся, заполнят места убитых и будут действовать по планам убитых. А не по своим, которые у них якобы были. Это как? У 50 тысяч клеток есть 50 тысяч индивидуальных телефонных номеров, по которым они перезваниваются: «А у тебя там не сдох ли сосед? Не нужно ли тебе подумать о том, чтобы поменять свои планы? А то ведь если ты поменяешь, и мне по цепочке вносить коррективы придется». Как клетки узнают о своих планах?.. И, заметьте, геном в этот момент молчит! Он даже не экспрессирован! Он еще не начал работу, потому что организм еще не сформирован. Все клетки нервной пластинки, которую мы рассматриваем, генетически однородны, они просто делятся… Итак, геном молчит. Клетки мы убили острой иголочкой… Они и в норме, кстати, дохнут! На каждые тысячу делений 5–6 клеток гибнет. Тем не менее все соседи погибших знают, что им делать в этом случае — компенсируют потери, меняют свои планы с учетом вновь открывшихся обстоятельств.
— Наверное, они чувствуют химические сигналы от соседних клеток…
— Так геном не работает! Допустим, даже пришел химический сигнал. А где ответ на него, если геном не работает? Как клетка узнает о своей позиции и о том, что ей делать в следующие полчаса?
— Поделитесь секретом, как она узнает?
— Не поделюсь. Ищите грант на исследования и приходите… Разумеется, информация о синтезе белков и скорости клеточных делений содержится в геноме. Но в геноме нет никаких представлений о форме, в нем не записана информация о морфогенезе. Информация о морфогенезе рождается из межклеточных взаимодействий. Каких именно — отдельный разговор. Но они есть. Кое-какие исследования в этой области существуют, но их мало, потому что все увлеченно впаривают публике и грантодателям молекулярные изменения стволовых клеток, клонированных овец и прочую ерунду.
— Значит, клетки как-то чувствуют свое местоположение относительно других клеток и в соответствии с этим и действуют. Как именно происходит передача информации, не очень интересно. Как-то происходит. Детали широкой публике не важны. Какая-то физическая химия или химическая физика, молекулы бегают…
— Без молекул, конечно, не обходится, потому что ни в какую харе-раму я не верю, и в бога тоже. Это просто смешно — при моей профессии. А механизм этот известен, и им даже можно управлять, я проводил такие исследования. Можно, например, вместо одной головы сделать две.
— Шикарно. А отдельно ноготь вырастить для трансплантации или печень?
— Нет, нельзя. Только в комплекте с телом — в утробе.
…Я заглянул в чашку — чай кончился. Это уже третья чашка, между прочим. Эти беседы с учеными — такая нагрузка для почек! И сплошное расстройство для нервной системы. Но придется наливать четвертую, поскольку до главного я так и не добрался…
— Все это, конечно, интересно, Сергей Вячеславович. Но я приехал сюда с другим вопросом: меня интересует возможность переноса сознания на другие носители.
— Чиво-о? Вы не сюда должны были ехать, а на Канатчикову дачу.
Я расхохотался. Такие ученые мне положительно нравятся. Безжалостен, как самурай!
— С дачей погодим немного. Я вообще противник дач. Я к вам как к мозговеду…
— Да это маразм, типа нейрокомпьютеров! Люди, которые рассуждают о переносе сознания, не имеют даже базовых представлений об устройстве мозга!
Я решительно запротестовал:
— Мозг — материальная структура. А значит, ее можно скопировать, смоделировать. Если у нас есть машина, которая работает на электричестве…