Формула памяти
Шрифт:
— Простите, если я некстати, — сказал старший лейтенант Федоровский, входя в комнату — но знаете, времени у нас, газетчиков, всегда в обрез…
Его профессия уже выработала в нем привычку извиняться за настойчивость, но при этом все-таки быть настойчивым, сетовать на то, что он явился не ко времени, но при этом все-таки не уходить, оставаться; видеть, что у человека нет никакого желания отвечать на его вопросы, и при этом все-таки задавать их. Впрочем, для тех людей, с кем он обычно встречался, слова «приказ», «обязанность», «долг» не были пустыми словами, и они знали, что он, корреспондент военной газеты, так же выполняет свою обязанность, свое задание, как они — свое, и потому рано или поздно они всегда понимали друг друга.
— Нет, отчего же некстати? —
Безбеднов молчал. Он был одет по-домашнему — в синий, уже изрядно поношенный тренировочный костюм, и жена метнула на него быстрый взгляд — мол, переоделся бы, что ли, но он сделал вид, что не понял, и не сдвинулся с места.
Федоровский принялся было отказываться от ужина, но Нина, приговаривая: «У нас так не принято, у нас не отказываются», уже быстро и сноровисто накрывала на стол — только щелкала дверца холодильника. И огурчики малосольные, и зеленый лучок с белыми, как сахар, головками, и холодная жареная рыба, и рыба в томате, и картошечка отварная…
— Да в этом доме, я вижу, все специалисты своего дела, — с воодушевлением пошутил Федоровский. — Знаете, что мне о вас комсомольский вождь ваш, Тецоев, сказал? — уже обращаясь к Безбеднову, спросил он. — Это, мол, Безбеднов из Ветлугина человека сделал…
— Ну, я, положим, еще не бог, а Ветлугин не Адам, — усмехаясь, отозвался Безбеднов. — Привык Тецоев у себя там, на Кавказе, легенды складывать… Но вообще-то, честно говоря, конечно, пришлось повозиться с парнем…
— И что же вам кажется главным в этом деле? Ну, как говорится, то звено, за которое надо было ухватиться…
— Главным? — Безбеднов задумался. — Понять, к чему у человека душа лежит. Это первое. И второе… Второе — надо, чтобы для солдата ты сам авторитетом был, чтобы, если что, ему перед тобой стыдно было — так я считаю…
— Да, да, это очень точно, — подхватил Федоровский. — Ну, вот вы говорите — пришлось повозиться с Ветлугиным. А какой-нибудь эпизодик, какой-нибудь случай конкретный не могли бы вы сейчас припомнить?
Он произнес эту фразу и сам внутренне поморщился — другие корреспонденты, его товарищи по работе, он знал, легко умели переходить к естественному, непринужденному разговору, умели непринужденно и естественно направлять разговор в нужное русло — и человек сам, незаметно для себя рассказывал как раз то, что им было надо. А он, Федоровский, никак не мог избавиться от официальности, от этих вопросов-просьб: «конкретный случай», «какой-нибудь эпизодик», словно все еще был начинающим журналистом.
— Конкретный случай? — переспросил Безбеднов. — Что ж, можно и конкретный. — Он сделал паузу, видно перебирая в памяти, что бы такое рассказать, и Федоровский терпеливо и молча ждал.
— Да вы ешьте, ешьте, пожалуйста, — сказала Нина. — Успеете еще о делах наговориться.
— Да вот уж куда конкретнее, — сказал Безбеднов. — Однажды, к примеру, батальон строится по тревоге, а Ветлугина нет. Где Ветлугин? Никто не знает. Суббота, послеобеденное время, солдаты — кто уборкой был занят, кто — своими делами. А тут тревога. Короче говоря, взвод уже строится, мне уже докладывать надо о наличии личного состава, а Ветлугина нет… Хорошо, сразу же отбой дали, это просто проверка была, а если бы настоящая тревога?.. И тут появляется голубчик как ни в чем не бывало — ему, видите ли, в клуб понадобилось сходить, приятель у него там, художник, так он и ушел, никому не доложив… И смотрит на меня невинными глазами. «А если, извиняюсь, я в туалет бы пошел, я тоже вам, товарищ лейтенант, докладывать должен?» — это он еще спрашивает! Ну, пришлось, что называется, поговорить с ним по душам…
Безбеднов замолчал. Он вдруг поймал себя на том, что рассказывает эту историю не совсем так, как она выглядела на самом деле, что рассказать ее корреспонденту так, как она происходила в действительности, он не может. Не то чтобы он говорил неправду или присочинил что, нет, все так и было — и суббота, послеобеденное время, и тревога, и отсутствие Ветлугина,
Эти последние мгновения, когда взвод уже построен, когда тянуть больше нельзя, невозможно, когда ротный уже нетерпеливо ждет доклада — доклада командиров взводов, а комбат в свою очередь ждет доклада ротного, когда счет идет на секунды, а Ветлугин все не появляется и никто не может объяснить, где он… Сейчас начнется: «Почему не знаете, где ваш солдат? Опять Ветлугин? Становитесь в строй, потом разберемся!» Ах, попадись ему сейчас под руку этот Ветлугин! Он уже слышит, как докладывает командир второго взвода лейтенант Никифоров: «Взвод… в полном составе…» А время уходит. Потом по этим секундам будут судить о дисциплине, собранности, о готовности взвода…
Безбеднов не смотрит сейчас в сторону ротного, но все равно затылком, спиной чувствует взгляд командира. Ждать дольше нельзя, да и нечего ждать, а Безбеднов все оттягивает и оттягивает решающую минуту. Он делает вид, что проверяет снаряжение солдат, он задает какие-то ничего не значащие вопросы командирам отделений, а сам боковым зрением старается уловить: не бежит ли Ветлугин.
Он даже словно бы не слышит сердитого оклика командира роты: «Первый взвод, что у вас там?»
И в этот момент из-за здания клуба вдруг возникает фигура Ветлугина. Он бежит без автомата, без противогаза, ясное дело, не успел заскочить в казарму, — ну, леший с ним, пусть становится в строй, потом разберемся. И лейтенант Безбеднов, лихо вскинув руку к козырьку фуражки, печатает шаг навстречу ротному: «Товарищ старший лейтенант, личный состав первого взвода построен по тревоге!» «Долго, долго копаетесь», — недовольно произносит ротный, но что это недовольство по сравнению с тем разносом, которому подвергся бы Безбеднов, доложи он две минуты назад, что в строю нет солдата и где находится этот солдат — никому не известно. Ничего, кроме облегчения, не испытывал сейчас Безбеднов…
Но зато когда уже после отбоя тревоги он подозвал к себе Ветлугина и тот, глядя невинными глазами, начал свое: «А если, извиняюсь, я в туалет бы пошел…», — тут уж Безбеднов ему выдал — выдал на полную катушку!
— Вы, что же, в дезертиры метите? Да отсутствие солдата по тревоге — это же дезертирство! А если бы нас — на машины и за двести километров! А вы со своим дружком все лясы бы точили?.. Ваше счастье, что вы в последний момент подоспели, что ни ротный, ни комбат не узнали… Они бы с вами по-другому поговорили! Ясно? Пока вы солдат, вы себе не принадлежите — вы армии принадлежите, поймете вы это наконец или нет? Или нужны средства посильнее, чтобы вы эту простую истину уразумели? Смотрите, за мной дело не станет, если вы слов человеческих не понимаете!..
Он говорил еще долго, накаляясь все больше, его приводили в бешенство глаза Ветлугина. Ветлугин не прятал взгляда, но это были п у с т ы е глаза — глаза человека, который поступил по-своему, так, как ему хотелось, который добился своего, а теперь — хоть трава не расти.
— Вы бы хоть о взводе подумали, о своих товарищах! А мне-то каково было в глаза начальству глядеть! Вы воображаете — я, может, ради себя старался? Да нет! Ради взвода, вот ради чего! Почему это весь взвод должен страдать из-за одного разгильдяя? Почему на весь взвод тень должна ложиться? Ну, хорошо, взял я грех на душу, выручил вас, а если бы нет?..
Ветлугин шевельнулся и вдруг опустил глаза. Казалось, все те громкие слова, которые до сих пор произносил лейтенант, оставляли его равнодушным, не могли пронять, отскакивали от него, а вот это неожиданное признание внезапно задело его.
— Так что же будем делать, Ветлугин? — спросил лейтенант. — Или вы даете мне слово, что ничего подобного больше не повторится, или…
Ему показалось сейчас, что он нашел верный тон в обращении с этим солдатом. Ему показалось — почувствуй Ветлугин, что с ним говорят с полной откровенностью, что от него ничего не скрывают, и он заплатит ответной искренностью. А именно этого и хотел добиться сейчас Безбеднов.