Формула памяти
Шрифт:
Теперь, когда с тех пор утекло уже немало воды, в душе Малахова давно стерлась та горечь, та почти детская обида, которую он испытывал тогда, в первый и такой нескладный день их «свадебного» путешествия. Наоборот, ему было приятно вспоминать сумбурное начало их путешествия. И тот день с его сумятицей, усталостью, метанием от гостиницы к гостинице казался теперь ему едва ли не самым счастливым днем его жизни, может быть оттого, что он сам был тогда так молод и ничто еще не предвещало в те времена их разлуки..
Впрочем, иной раз, когда всплывала в его памяти Мила, сидящая в такси возле гостиницы «Украина», ее
9
Удивительный все-таки характер был у Милы! Она встретила его с той же беззаботной, веселой легкостью, с какой вела себя в те дни, когда приезжала к нему на Север. Казалось, она уже забыла, как говорила когда-то Малахову: «И не думай, пожалуйста, что тебе одному тяжело. Мне тоже нелегко», казалось, она не видела ничего странного в этих их столь коротких встречах и столь долгих разлуках. Словно ее вполне устраивала такая жизнь. А может быть, действительно устраивала? Но об этом Малахов подумал уже потом, значительно позже.
А тогда, в первые минуты встречи, на вокзале, он больше всматривался в Витальку. И опять изумлялся тому, как успел измениться мальчишка. Вытянулся, похудел и на отца поглядывает застенчиво, смущается, точно боится выдать свои истинные чувства.
Неужели ему, Малахову, так и суждено всю жизнь лишь время от времени становиться свидетелем этих перемен в сыне, лишь испытывать в глубине души удивление, горькое и радостное одновременно, а вслух произносить пустые слова, которые, наверно, произносил бы любой другой человек на его месте: «Да тебя, Виталька, и не узнать совсем! Смотри, как вырос! Скоро небось с меня станешь!»
Наверно, под влиянием этих нахлынувших на него мыслей Малахов сказал Миле сразу, пока они еще шли по вокзальной площади к стоянке такси:
— А я ведь за вами приехал. Без вас мне не велено возвращаться.
И хотя сказано это было с шутливой интонацией, глаза его оставались серьезными. Пусть знает сразу. Незачем откладывать этот разговор.
— Да ну? — откликнулась Мила смеясь. — Ишь как строго!
— Поедем, мама! Поедем! — обрадовался Виталька.
Он подпрыгивал, сбиваясь с шага, стараясь идти в ногу с отцом и тут же то и дело забегая вперед, заглядывая в лицо Малахову.
— Я говорил с Твердохлебовым, — сказал Малахов. — Он обещал помочь с переводом.
— А не поздно ли, Малахов? — спросила Мила, все так же смеясь, и ему показалось, что она просто поддразнивает его. Раньше она любила поддразнивать его, если он бывал, по ее мнению, чересчур серьезным.
— Лучше поздно, чем никогда, — в тон ей ответил Малахов.
— Лучшепоздно-лучшепоздно-лучшепоздно-лучшепоздно! — как скороговорку, затвердил Виталька.
— Не попугайничай, Виталий, — одернула его Мила и сказала уже Малахову: — Ладно, поговорим об этом дома.
«Дома…»
Как странно прозвучало это слово сейчас для Малахова! Какой уж там дом! Он был только гостем. Гостем у собственной жены и собственного сына…
Он ощутил это сразу, едва только переступил порог квартиры, которая
Это был ее особый мир, к которому он, Малахов, пока не имел никакого отношения. И даже не темная с позолоченной отделкой, тяжелая полированная мебель, которой не было здесь раньше, не круглый аквариум, в котором задумчиво плавали крошечные цветные рыбки с пышными хвостами, не журнальный столик, на который были вперемешку брошены журналы мод, «Англия» и «Наука и жизнь», не подсвечники с витыми свечами, стоявшие на серванте, заставили Малахова испытать это ощущение своей непричастности к жизни, которая протекала здесь, своей случайности в этой квартире. Чувство, что он здесь чужой человек, охватило Малахова, когда взгляд его задержался на светло-зеленом телефонном аппарате. На тумбочке, рядом с аппаратом, лежала раскрытая алфавитная книжка, страницы которой были испещрены номерами телефонов, записанными Милиной рукой.
Вот от этих цифр, вытянувшихся в короткие строчки, от количества этих номеров, за каждым из которых скрывался какой-то человек или какая-то Милина забота, какое-то обещание или какое-то дело, возможно очень важное для Милы и абсолютно неведомое Малахову, — от этих телефонных номеров и повеяло на него холодом отчуждения.
— Ну как, нравится? — Мила стояла посреди комнаты, в центре своих владений и выжидающе-счастливым взглядом смотрела на Малахова.
— Ничего, — сказал Малахов. — Почти как в кино из современной жизни. Как ты умудрилась достать все это?
— О! Это целая эпопея!
«Какое же место среди этих забот, этой мебели, этих телефонных номеров теперь занимает Виталька?» — подумал Малахов.
Милиного отца не было дома, он уехал в командировку, и Малахов обрадовался этому. Он не испытывал никакого желания встречаться с этим человеком. Отношение к людям Малахов менял редко, с большим трудом. Мила же сама была виновата в том, что он с самого начала не любил ее отца, она сама посеяла в его душе эту неприязнь.
Малахов пытался вернуться к разговору, начатому им еще на вокзальной площади, он чувствовал, что лучше всего выяснить их отношения сейчас же, в первый день, иначе дело затянется и толку не будет, одна нервотрепка, но Мила все-таки уклонилась от прямого ответа.
— Ой, Малахов, сложно все это, очень сложно. Надо подумать. Нельзя же так, с бухты-барахты.
— Да что же тут сложного? И чтобы подумать, у тебя было времени дай бог сколько! Виталька же без отца растет — хорошо это? Мы ребенка калечим, понимаешь ты?
— Ты, как всегда, преувеличиваешь. Он — умный мальчик, он все понимает. И ему здесь лучше. Пусть я взбалмошная, пусть я в жизни не сумела добиться того, о чем мечтала. А ведь могла бы, могла, я знаю, если бы жизнь моя по-другому сложилась. Были же у меня способности, это все говорили. Ну, я не сумела, так пусть Виталька сумеет. Мне вон скольких сил стоило его в английскую школу устроить! Ты даже не представляешь, как это трудно было! А теперь срывать мальчишку? Так что все это не так просто, как тебе кажется…