Формула памяти
Шрифт:
Малахов отошел от кровати, выключил лампу. Теперь свет падал только из соседней комнаты, и Малахов, прежде чем вернуться к Миле, еще долго стоял в дверях и смотрел на засыпающего сына…
10
В душе Малахов был благодарен Витальке за его затею с приемником. У них вдруг появилось общее дело, общая маленькая тайна, в которую посвящены были лишь они двое и которая потому объединяла и сближала их.
Вместе они отправились в радиомагазин, купили детали и необходимый инструмент. Малахов вычертил схему простенького транзистора и теперь, когда Мила уходила из дому, учил Витальку держать паяльник и разбираться в схеме.
Конечно, возьмись за работу он сам, ему хватило бы от силы часа, чтобы собрать и отрегулировать этот приемник. Но Виталька хотел непременно все сделать своими руками, и Малахов хорошо понимал это его стремление и терпеливо наблюдал, как Виталька подолгу примеривается, прицеливается, прежде чем клюнуть паяльником ввод сопротивления или конденсатора.
Работали они на кухне, здесь пахло теперь канифолью и разогретым оловом, и эти минуты, а то и часы, которые им удавалось проводить вместе, вдвоем, сидя друг подле друга, время от времени касаясь друг друга то плечом, то рукой, разговаривая обо всем понемногу — два мужчины, занятые одной общей работой, — казались Малахову самыми счастливыми.
— Папа, а почему они называются полупроводниками? — спрашивал Виталька.
— Потому что пропускают ток только в одну сторону.
— Это как в одну сторону?
— Ну вот представь: мы говорим с тобой по испорченному телефону. Ты меня слышишь, а я тебя — нет. Вот это и есть полупроводник. Понятно?
— Папа, а ты придешь к нам в школу? — вдруг однажды спросил Виталька.
— Зачем? — удивился Малахов.
— Ну… надо…
— Да зачем, сынок? Объясни толком.
— Учительница просила… Чтобы ты рассказал о своей службе. У нас все родители по очереди рассказывают.. Придешь?..
Он так произнес это «придешь?», словно от ответа Малахова зависело что-то очень важное. И Малахов вдруг понял, что вовсе не в учительнице здесь было дело. Самому Витальке было необходимо привести в класс его, Малахова, своего отца, показать, а может быть, и доказать кому-нибудь, что он есть, что он существует наяву, а не только в его, Виталькиных, рассказах.
— Ну раз так… — сказал Малахов. — Приду обязательно.
— И форму надень, — подсказал Виталька.
— И форму надену. Непременно, — засмеялся Малахов.
Ему нравилась Виталькина серьезность и вдумчивость. Но приемничек, надо сказать, получался у них весьма-таки корявый. Малахова даже одолевали сомнения — оживет ли, заговорит ли это неказистое сооружение из крошечных сопротивлений, конденсаторов и триодов…
Мила, конечно, догадывалась, что во время ее отсутствия что-то происходит в квартире, но предпочитала не вмешиваться в их секреты.
Чем меньше оставалось времени до ее дня рождения, тем больше тревожился Виталька.
— Папа, а мы успеем?
— Папа, а у нас получится?
— Папа, а ты как думаешь, мама обрадуется?
— Ну конечно, обрадуется, — успокаивал его Малахов.
Они закончили работу как раз накануне праздника.
Весь приемник — переплетение цветных проводников с черными шляпками триодов и красными лакированными сопротивлениями — умещался на ладони Малахова. Сейчас, пока он не был еще упрятан в самодельный футляр, пока был весь на виду, он казался хрупким и беззащитным, словно какое-то странное живое существо, пойманное и оттого застывшее, притворившееся мертвым, затаившееся на человеческой ладони.
Оставалось только подключить батарейки и щелкнуть тумблером.
И удивительно — казалось бы, уж с какими сложнейшими радиоустройствами не имел он дело, какие только монтажные схемы не перевидал за годы службы, сколько раз во время учений ликвидировал неисправности, иной раз мнимые, заданные проверяющим, а иной раз и настоящие, с которыми приходилось немало повозиться, сколько раз с беспокойным ожиданием, с тревогой всматривался в маленькие экраны осциллографов, в сигнальные лампочки, мерцающие на пульте, и вроде бы давно уже научился сохранять спокойствие, хладнокровие в самые критические минуты, а вот сейчас вдруг почувствовал, что волнуется. Да еще как! Первый приемник, собранный руками сына, его сына, — это ведь что-нибудь да значило!..
— Действуй! — сказал он Витальке.
Виталька подключил батарейки, в маленьком наушнике раздалось тихое потрескивание, шуршание, а затем совсем слабо, едва различимо, словно далекое стрекотанье кузнечика, то исчезающее, то возникающее снова, зазвучала музыка.
— Работает, папа, работает! — закричал Виталька. — Ура!
Честное слово, только ради одной этой минуты стоило ехать сюда, только ради того, чтобы увидеть глаза Витальки, в которых отражалось чудо, волшебство, внезапно совершившееся перед ним, и радость, и изумление перед этим чудом — да неужели это он сам, своими руками сделал?..
Виталька долго не мог расстаться с приемником, все включал и выключал его и прикладывал к уху маленький наушник, а потом вдруг задумался и спросил:
— Папа, а откуда музыка там берется?
— Ну как откуда? — ответил Малахов. — Ее приносят радиоволны.
— А что — радиоволны везде-везде, вокруг нас?
— Ну да, в общем-то, везде, вокруг…
— Значит, и музыка, и слова все время вокруг нас, только мы их не слышим?..
— Ну, не совсем так, — сказал Малахов. — Но похоже.
— И если бы мы не сделали приемник, волны так бы и носились вокруг невидимые и музыки не было бы? Правда?
— У нас не было бы, а другие все равно бы слушали. Приемников-то много…
Но Виталька словно пропустил мимо себя эти его слова. Он думал о чем-то своем.
— А им, наверно, очень хочется, чтобы их обязательно услышали? — сказал он.
— Кому?
— Ну, музыке… словам… которые вокруг нас…
Что-то в его тоне не позволило Малахову просто отшутиться, посмеяться. Последнее время Виталька все чаще поражал его тем, как причудливо соединялись в нем взрослая серьезность и детская фантазия — он то казался Малахову совсем маленьким мальчонкой, которому в пору слушать сказки, то удивлял взрослостью своих рассуждений.