Формула памяти
Шрифт:
Дорога шла через лес. Вернее, дороги были две: одна гладкая, по которой сейчас катил «газик» Трегубова, а вторая, чуть левее, — изрытая, искореженная гусеницами танков. Сколько таких дорог, в глубоких колеях и рытвинах, хранивших тяжелые следы танковых гусениц, повидал за свою жизнь Трегубов! И все-таки каждый раз, глядя на подобную дорогу, он испытывал какое-то странное чувство, какое, пожалуй, испытывает строитель, глядя на чужую строительную площадку, или пахарь, стоя у края не им вспаханного поля… Сложное чувство, в котором перемешивались ревность и легкая
Но чем ближе подъезжали они к озеру, тем сильнее начинал испытывать Трегубов недоумение и беспокойство. В лесу стояла тишина, и, как Трегубов ни вслушивался, он не слышал ни пушечных выстрелов, ни урчания моторов.
— А так ли мы едем? — спросил он шофера, молоденького смешливого солдата. — Ты меня часом не завезешь куда-нибудь не туда?
— Да как же не туда?! — Солдат оживился, видно, долгое молчание тяготило его, обрадовался, что есть повод поговорить. — Я по этой дороге, товарищ майор, хоть с завязанными глазами проеду! Сейчас поворот будет, а там и озеро…
— Тишина, как на курорте, — сказал Трегубов и тут же с удивлением отметил, что не сдержался, что раздражение прорвалось в его голосе. Впрочем, он хорошо понимал, откуда возникло это раздражение. Рано или поздно неудачники начинают раздражать. Он желал успеха Афонину, надеялся, а Афонин подводил его — Трегубов уже не сомневался: на полигоне что-то не ладится. Десятки, если не сотни раз участвовал он в танковых учениях — больших и малых, был и посредником, и командиром, и проверяющим на занятиях по вождению и на стрельбах и давно уже знал, что подобная тишина — всегда недобрый предвестник.
Все-таки он постарался подавить нарастающее раздражение. Что бы там ни случилось, он должен не терять спокойствия и объективности.
— Детективы любишь? — спросил он шофера, усмехнувшись. Он уже не раз замечал, что солдат прячет под сиденьем растрепанные, зачитанные книги.
— Люблю, товарищ майор.
— «Немая тишина внушала ему скверные предчувствия» — так, кажется, пишется в детективах?
Шофер пожал плечами и засмеялся.
— Может, у них перекур… — сказал он неуверенно.
На всякий случай, по старой, неистребимой солдатской привычке, он защищал перед начальством того, кто был младше по званию и должности и не мог сейчас защитить себя сам.
«Газик» качнуло, слегка накренило на повороте, и тут же Трегубов увидел озеро.
С трех сторон озеро было окружено лесом, оно лежало, недвижимое и чуть таинственное, как все лесные озера, и в другой бы раз Трегубов наверняка залюбовался его спокойной, исполненной гордого достоинства красотой, но сейчас он смотрел только на пологий глинистый берег, к которому приближался их «газик».
Казалось, здесь все было готово к стрельбам. Неподалеку от воды стояли танки, глядя стволами пушек туда, где среди подлеска можно было различить темно-зеленые мишени, над поверхностью воды покачивались вешки с красными флажками, обозначавшие огневой рубеж, а на столбе, возле которого резко затормозил «газик», на аккуратном фанерном щите были тщательно прикноплены «Боевой листок» и социалистические обязательства танкистов. Сами же танкисты в черных комбинезонах сидели кружком тут же, невдалеке, на опушке, а капитан Афонин что-то объяснял им.
— Встать! Смирно! — на высокой ноте скомандовал Афонин, увидев выбирающегося из «газика» Трегубова.
Затем без торопливой суетности, но быстро, твердо ступая, он подошел к Трегубову и отрапортовал:
— Товарищ майор! Личный состав третьей роты находится на занятиях по огневой подготовке. Командир третьей роты капитан Афонин.
Он стоял перед Трегубовым по стойке «смирно», вытянув левую руку вдоль туловища, а правую поднеся к фуражке, и было заметно, как она, эта рука, подрагивает, то чуть приближаясь, то удаляясь от козырька, но — странное дело — не было сейчас в Афонине той приниженности, той болезненной мнительности, которые так неприятно поразили Трегубова в день их первой встречи.
— Вольно, вольно, — сказал Трегубов. — Я вижу, вы тут неплохо устроились. Солнце, воздух и вода — так, что ли?
Солдаты сдержанно засмеялись. Афонин обеспокоенно покосился на них.
— Разрешите объяснить, товарищ майор?..
Трегубов кивком головы пригласил его отойти в сторону, подальше от солдат.
— А теперь объясняйте. В чем дело? Почему до сих пор не начали стрелять?
— Так, товарищ майор, Арсеньев оцепление не выставил.
— Как не выставил? Почему?
Афонин пожал плечами:
— Не знаю, товарищ майор. Звонили ему, Арсеньева нет на месте, его заместитель не в курсе. Комбат вас поехал разыскивать…
— Так, так… Меня, значит, разыскивать… — произнес Трегубов, чувствуя, как все внутри у него закипает, и стараясь ничем не выдать бешенства, которое всегда накатывало на него, когда он сталкивался с пассивностью, с такой вот готовностью подчиниться обстоятельствам. Каждый час на вес золота, когда еще попадешь в график стрельб, а тут расселись на травке…
— Ну и что же вы предприняли? — тихо спросил Трегубов.
— Мы?
— Ну да, вы, вы.
— Я уже докладывал, что комбат…
— Нет, а вы, вы лично, капитан Афонин? Если не ошибаюсь, именно ваша рота должна стрелять?
— Чтобы не терять времени, товарищ майор, я принял решение провести пока теоретические занятия, лишний раз повторить…
Он говорил это даже с некоторой гордостью, но, взглянув на лицо Трегубова, оборвал себя на полуслове. Наверно, понял, что сейчас лучше молчать.
— Ну и что же? — спросил Трегубов с усмешкой. — Если Арсеньев до вечера не выставит оцепление, вы до вечера будете ждать у моря, то бишь у озера, погоды?