Формула памяти
Шрифт:
На селекторе в кабинете профессора Хаксли вспыхнул красный глазок: его вызывал «Наездник». Профессор щелкнул переключателем — пользоваться прямой связью сотрудникам разрешалось лишь в особо важных, экстренных случаях.
— Слушаю, — негромко сказал он.
Взволнованный голос произнес:
— Два часа назад объект номер семь прекратил выдачу информации.
Профессор Хаксли положил трубку и молча откинулся на спинку кресла.
Слегка покачиваясь в кресле, он ждал.
Он не удивился, когда на пороге кабинета возникла секретарша.
— Профессор, простите, но с вами хочет говорить доктор Тэрнер.
— Да-да, — отозвался Хаксли. — Соединяйте.
Несколько секунд доктор Тэрнер молчал, только было слышно в трубке его дыхание. Потом сказал:
— Профессор, два часа назад умер Гардинг. Я просто не представляю…
Хаксли оборвал его на полуслове.
— Надеюсь, вы сделали все возможное? — холодно спросил он.
— Разумеется! — воскликнул доктор Тэрнер. — Нам впервые пришлось столкнуться с подобным случаем, и все-таки я убежден…
Он продолжал еще что-то говорить, торопливо и громко, но профессор Хаксли уже не слушал его.
На следующий день профессор Хаксли вызвал к себе Кронфельда.
— Садитесь, Кронфельд, — сказал он. — Вы знаете, что профессор Гардинг умер?
— Да, — сказал Кронфельд. — Знаю. Правда, последнее время мне не приходилось с ним встречаться. Говорят, он был тяжело болен?
— Да. И потому нам пришлось торопиться. Теперь можно подвести итоги. Ваш «Наездник» поработал в этот раз неплохо. Обработка информации еще не закончена, но уже сейчас можно сказать, что мы располагаем необычайно интересным и необычайно важным материалом.
— Идеи Гардинга всегда были оригинальны, — сказал Кронфельд.
— Да. Если бы только он сам не был так упрям… — вздохнул Хаксли. — Тогда бы, я думаю, нам не пришлось прибегать к услугам «Наездника». Кстати, Кронфельд… я давно хотел вас спросить: почему вы дали своему детищу такое странное название?
— А-а, это… — засмеялся Кронфельд. — Старая история. Вы ведь знаете, профессор, детские впечатления нередко бывают самыми сильными. Так вот, еще в детстве в популярной книжонке я прочел рассказ о таком насекомом — наезднике. Самка наездника откладывает яйца в тело гусеницы. Гусеница еще ничего не ощущает, но она уже обречена. Личинка-паразит, развиваясь, высасывает из нее все соки, и гусеница гибнет. Эта история произвела на меня в детстве какое-то странное, почти болезненное впечатление. А мысль о создании мозга-паразита, мозга, перехватывающего чужие импульсы, пришла уже много позже. И все-таки я их связываю — ту детскую, давнюю вспышку ужаса и эту свою идею…
Он сделал паузу, словно выжидая, что скажет Хаксли, но директор молчал.
— И знаете, что самое забавное, профессор? Что эта идея впервые пришла мне в голову на лекциях Гардинга, когда я был еще студентом. «Учиться у природы!» Вы же помните, это всегда была его любимая мысль. Он повторял ее без конца. А мозг-паразит… Эта идея была так проста, что сначала показалась мне неосуществимой. А потом… Впрочем, что было потом, вы знаете. Создать аппаратуру, которая сумела бы уловить и усилить самые слабые импульсы, было не так уж сложно. Самым сложным оказалось научиться настраиваться на нужный объект. С этим пришлось повозиться…
— Еще один вопрос, Кронфельд, — сказал Хаксли. — Над чем вы работаете теперь? Что-то я давно ничего не слышал о вашей работе.
— Это секрет, профессор, — засмеялся Кронфельд. — Это секрет.
— Даже от меня? — И Хаксли шутливо погрозил ему пальцем. — От меня у вас не должно быть секретов.
— Я ведь суеверен, профессор, — так же шутливо сказал Кронфельд. — А если говорить серьезно — любая идея занимает меня лишь до тех пор, пока не высказана вслух. Как только выскажу ее, я перестаю ощущать ее своей…
— Я вас понимаю, Кронфельд, — сказал профессор Хаксли. — Я вас очень хорошо понимаю.
Через несколько дней в кабинете доктора Тэрнера раздался звонок:
— Доктор Тэрнер? С вами будет говорить профессор Хаксли.
— Добрый день, доктор.
— Добрый день, профессор.
— Очень прискорбно, доктор, но мне снова приходится прибегнуть к вашей помощи. Случай, очень похожий на болезнь Гардинга. Боюсь, что в ближайшее время к вам обратится еще один наш сотрудник. Сначала я хотел рекомендовать ему другую клинику, но потом подумал, что вам будет любопытно и полезно изучить еще один аналогичный случай… И я думаю, доктор, вашему новому пациенту совсем ни к чему знать, что Гардинг умер именно в вашей клинике. Не так ли?
— Да, профессор, вы совершенно правы. Мы позаботимся об этом.
— Уверен, что на этот раз исход будет благополучным.
— Благодарю вас, профессор. Разрешите узнать фамилию больного?
— Профессор Кронфельд, — сказал Хаксли. — Запомните: профессор Кронфельд.
БУНТ
— Я боюсь за тебя, Эрик, — сказала Юлия с грустью. — Ты так и остался землянином, хотя и родился здесь. Понимаешь? Ты так и не стал нашим. Я очень боюсь за тебя, Эрик.
— Но вы-то кто? Вы-то? Вы разве не земляне?
— Нет. — Она покачала головой. — Какие же мы земляне? Со времен Великих Потрясений, с тех пор как Высшим Советом было принято решение о самоизоляции, уже несколько поколений сменили друг друга здесь, на Рузе. Ни я, ни мой дед, ни прадед никогда не видели Землю. У нас в крови уже не осталось памяти о ней. А в тебе эта память еще свежа. Вот в чем все дело, Эрик…
Разговор этот начался, казалось бы, с пустяков. Эрик и Юлия сидели за завтраком в помещении, внешне напоминавшем салон старинного теплохода, — при желании через иллюминаторы можно было даже увидеть блестевшую под утренним мягким солнцем бесконечную гладь спокойного моря и ощутить проникающий в салон легкий запах соленых брызг. Разумеется, это была лишь иллюзия. На Рузе, на этой искусственной планете, созданной человеческими руками и человеческой мыслью, никогда не было и не могло быть никакого моря. Само название «Руза» происходило от двух слов: Рукотворная Земля. Впрочем, теперь здесь мало кто помнил об этом. По земным масштабам Руза могла сравниться с каким-нибудь густонаселенным, огромным городом. В ее гигантском чреве непрестанно трудились сотни тысяч сверхроботов, беспрерывно работали мощные фабрики биосинтеза, ни на минуту не останавливались разного рода накопители, собиратели, преобразователи энергии — вся колоссальная сеть замкнутого жизнеобеспечения искусственной планеты — одинокого острова, затерявшегося в бесконечных, космических пространствах. Именно эта сеть жизнеобеспечения, мощная, но почти полностью скрытая от глаз человека, и позволяла, в частности, Эрику и Юлии сейчас спокойно и беззаботно беседовать за завтраком.
Они оба особенно ценили эти утренние минуты, потому что затем служебные обязанности надолго — до самого вечера — разводили, отдаляли их друг от друга. Чаще всего их беседы за завтраком текли весело и свободно: они уже усвоили по отношению друг к другу тот легкий, полушутливый тон, который устанавливается обычно лишь между ощущающими взаимную внутреннюю симпатию людьми. Однако сегодня Эрик был настроен по-иному.
— Ответь, Юлия, — с неожиданной серьезностью сказал он, — тебе никогда не приходила в голову мысль, что, чем рациональнее организована наша жизнь, чем жестче она продумана, чем более близка к совершенству, тем меньше, как это ни парадоксально, у нас остается возможностей выбора, свободы выбора?..