Формула памяти
Шрифт:
— Я не понимаю, что ты хочешь этим сказать, — обеспокоенно отозвалась Юлия. Всякий раз, когда она чего-нибудь не понимала, он улавливал в ее глазах это выражение беспокойства, даже тревоги.
— Я не понимаю, — настойчиво повторила Юлия. — Ты должен объяснить мне. Что ты хотел этим сказать?
— Да ничего особенного, — усмехнулся Эрик. — Просто я вдруг подумал, что у наших далеких предков была, по крайней мере, возможность выбора между омлетом и манной кашей. У нас этой возможности нет. За нас этот вопрос решает Великая, Всемогущая и Единая…
Он словно бы давал ей возможность обратить разговор в шутку. Но она отнеслась к его словам серьезно.
— Я все-таки не понимаю, что тебя волнует. Так было со дня нашего рождения, всегда, сколько я себя помню, так будет и дальше. Это необходимо ради нашей же пользы…
Он уже слышал это не раз. Сейчас Юлия словно бы повторяла слова Старшего Наставника, который занимался с Эриком, когда он, Эрик, проходил первый подготовительный курс. «Единая Система, — говорил Старший Наставник, — несет ответственность за безопасность и состояние здоровья, как физического, так и нравственного, каждого члена общества. Можно ли утверждать, что это не одна из самых насущных и достойнейших забот? Это только в давние времена каждый человек, считалось, был волен распоряжаться своим здоровьем как угодно, не щадить себя, губить иной раз по пустякам, бессмысленно и бесцельно. Мы же исходим из того, что здоровье человека — это не только его личное достояние, личное, и притом главное, богатство, но и достояние всего общества, главное богатство общества. И значит, пренебрежение к своему здоровью следует рассматривать прежде всего как тяжкое преступление перед обществом…» Против этих слов нечего было возразить. Он был, конечно же, прав, Старший Наставник Эрика. И все же…
— Мне не нравится твое настроение, — донесся до него голос Юлии. — И потом, знаешь, ты все-таки не прав. Я сейчас поняла, почему ты не прав. Ты вот говоришь: у нас нет выбора. Но это не так. У нас тоже есть выбор. Мы тоже выбираем… только… как бы это выразиться… ну, другими способами, что ли… Да, просто другие формы выбора, только и всего. Мы научились выбирать ценою меньших усилий, практически незаметно для себя, автоматически. И главное — безошибочно.
— Безошибочно, вот именно — безошибочно, — повторил Эрик, ухватившись за это ее слово. — Но ведь безошибочный выбор — это уже не выбор, вот что забавно. Да, это не выбор, это просто-напросто осуществление единственной, наилучшей возможности, ничего другого не дано. Опять это звучит парадоксально, но ведь это так, от этого никуда не денешься…
Юлия пристально посмотрела на него.
— Ты говоришь так, словно над тобой осуществляется насилие. Но ведь ничего не делается против твоей воли. Вот ты сейчас нажмешь кнопку, и тебе будет подан именно тот завтрак, в котором — и по калориям, и по вкусовому составу — сегодня нуждается именно т в о й организм. Чем же это плохо? Это и будет твой выбор, пойми, Эрик, т в о й и ничей больше, потому что такова необходимость, такова потребность т в о е г о организма…
Да, он и сам знал все это. Он знал, что десятки видимых и невидимых датчиков беспрерывно посылают сигналы о состоянии каждого из них — каждого жителя Рузы — в Электронную Службу Здоровья, и затем уже оттуда, из блоков-анализаторов Службы Здоровья, команды поступают в Блоки Питания, Блоки Соблюдения Режима, Блоки Сна и Разумного Отдыха… Ни одно — даже малейшее — изменение в его организме не ускользнет от внимания приборов…
— Ты так растолковываешь мне эти истины, — сказал Эрик, — будто я — ученик младшей подготовительной сети воспитания, а не инженер высшего класса…
— Потому что ты рассуждаешь сегодня как ребенок…
— Нет, Юлия, нет, — покачал головой Эрик. — Дети так не рассуждают. Дети всему верят. Это взрослых в один прекрасный день внезапно начинает томить дух сомнения.
— Не говори так! — воскликнула Юлия. — Сомнения — это первый шаг к болезни. Это болезнь!
— Не знаю, — сказал Эрик. — С детства меня тоже учили, что ничто так не способно парализовать волю, как сомнения. Ты ведь знаешь, мои родители были звездолетчиками, последними звездолетчиками, сумевшими достичь Рузы и вынужденными навсегда остаться здесь. Так вот, их заповедь, заповедь звездолетчиков, так и звучала: сомнения — гибельны. Что ж, верно, я понимаю, есть ситуации и есть профессии, которые не допускают сомнений. И все-таки…
— И все-таки сомнения — это отклонение от нормы, — с печалью сказала Юлия. — Мне бы очень не хотелось, чтобы тебя вдруг признали больным. Я была бы ужасно огорчена. Я уже привыкла к тебе. Мне бы тебя очень не хватало… И этих наших разговоров — тоже… Я была бы очень расстроена, если бы нам пришлось расстаться, пусть даже ненадолго…
Эрик благодарно накрыл ее руку своей.
— Не опасайся за меня, — сказал он. — Это минутное настроение. Оно пройдет. Оно уже прошло. Я ведь тоже неплохо учился во всех — в младших, и в старших, и в прочих подготовительных системах. И у меня был мудрый наставник. Так что я тоже накрепко усвоил, что Принцип Высшей Рациональности — это единственно возможный принцип жизни на Рузе. Без него мы бы не выжили…
И верно, это ведь надо было суметь — на одиноком космическом страннике не впасть в отчаяние, и не только сохранить, но и развить, тысячекратно умножить те знания и те навыки, которые первооснователи Рузы обрели на Земле. Можно представить, каких невероятных, нечеловеческих усилий это стоило!..
— Ну, вот и правильно, — отозвалась Юлия. — Теперь я могу выставить вам высший балл за ваши познания в области общественных наук…
Она облегченно засмеялась, и Эрик ответил ей улыбкой.
В этот момент на стенной панели, возле столика, тревожным оранжевым светом замигали два небольших табло.
Эрик взглянул на часы.
— Так и есть. Нам напоминают, что еще минуту и двадцать секунд тому назад мы должны были приступить к завтраку. А мы занимаемся разговорами. Нарушение режима приводит наших электронных опекунов в состояние высшей взволнованности.
— Единая Система не дремлет, — сказала Юлия.
— Все это прекрасно, — отозвался Эрик, нажимая кнопки возле столика, — только я, кажется, уже перестаю понимать: мы — при ней или она — при нас? Мы — для нее? Или она — для нас?..
— Ты неверно ставишь вопрос, Эрик, — сказала Юлия. — Ни мы — для нее, ни она — для нас. Просто мы уже неразделимы, мы — одно целое…
По невидимой — магнитной — ленте транспортера к столу подплыли два небольших крытых подноса. На каждом из них значился свой индекс. Эрик шутя протянул руку к подносу Юлии.
— Давай поменяемся!
— Что ты! Нельзя! — воскликнула она, испуганно перехватив его руку.
— Я пошутил, — сказал Эрик. — Ну, конечно, я пошутил. Прости меня, я не ожидал, что ты так испугаешься. Знаешь, ты бросила на меня такой взгляд, будто я хотел тебя отравить, не иначе…
— Ты опять за свое, — сказала Юлия недовольно. — Мы же, кажется, уже договорились.
— Да, да, — отозвался Эрик. — Еще раз прости меня. Но вот ты так испугалась этой моей шутки, так взглянула на меня, что я подумал: а может, так оно и есть, может, ты права, может, и верно, мы уже довели себя до такого состояния, что любое, даже самое пустяковое отклонение от нормы для нас гибельно? Малейшее колебание температуры, чуть большее или чуть меньшее количество полученных калорий, ничтожное переутомление, слабенький сквозняк — все уже грозит нам гибелью. Мы — как растения в теплице!