Формула порока

Миронов Евгений

– Точно, – понимающе согласился мужчина с печальными глазами.

– Уже много раз я посещал эту обитель, – посетовал дистрофик. – Подшивался, кодировался и всё бесполезно, потому как чуть попадёт за воротник – и пошло-поехало безостановочно. Раньше утром после завтрака нас выгоняли на улицу убирать территорию; у каждого лечебного отделения был свой определённый участок. Ровно в десять часов подъезжал автобус, и нас всех развозили по предприятиям: на завод Козицкого, на офсетную печать, на «Севкабель». С Козицкого привозили обрезки фанеры, на ней ножом

вырезали рисунки, затем обжигали и продавали у метро. На бутылку эти произведения искусства тянули, но самыми посещаемыми были аптеки и парфюмерные отделы.

– Выходит, это вы себе брали тройной одеколон, а для дам «Ландыш»?

– Да, Толя, а к утру пузырьков пустых был опять полон двор, и утром нас вновь выгоняли их собирать. Такая вот была трудотерапия. На «Севкабеле» считался трёхмесячный ЛТП; оттуда привозили ночевать, а утром опять на смену. Женщины в отведённом помещении прямо в ГНД на швейных машинках строчили постельное белье. Собирали картонные коробочки для мелков и карандашей. Славные были времена: выписываешься, а тебе ещё и денег дают – одну треть от заработанного. Но выписываться ранее сорока пяти дней можно было только при крайних обстоятельствах и если приезжали родные и просили об этом.

Помолчав и помрачнев, он добавил:

– А в последний месяц я зело похудел из-за почти полной потери аппетита, а обычно у меня правильное телосложение. И обидно, очень обидно, я же сейчас опять машину пропил.

– Рассказал бы, Паша, нам убогим, как пропиваются эти консервные банки, – предложил хронический алкоголик с бровью, запечатанной лейкопластырем. – Я думал, только наркоманы большие суммы и крупные вещи моментально спускают, но оказывается, наш брат алкоголик тоже может показать широту души.

– Это можно, но сначала, Толя, расскажи-ка поподробнее: какую асфальтированную стену ты забодал?

– Три дня назад после обеда пошёл я из отделения – с разрешения медперсонала купить сигарет. Стою у ларька, что напротив входа на станцию метро, цены разглядываю.

– Разве ты можешь прожить вдали от злачных мест?

Не обращая внимание на реплику Павла, вспоминая обстоятельства, Анатолий продолжал:

– Наверное, слишком долго я раздумывал, чем привлёк внимание каких-то паразитов, на. Помню: из глаз искры, большей частью оранжевые короткие. Понял я, что получил удар по голове, на, хотел повернуться, но тут ударили ещё и ещё. Потерял сознание, а когда очнулся, смотрю: перед глазами ком грязи, лежу у ларька. Мимо цивильные и бессердечные ходят люди, голова гудит, ноет, а все карманы вывернуты наружу.

– Зачем ты с большими деньгами за сигаретами ломился?

– Деньги, Паша, при мне действительно имелись великие, примерно пачки на три дешёвых сигарет. Добрел кое-как на полусогнутых конечностях до отделения, где проверили, что я абсолютно трезвый. Дали таблеток и оказали первую помощь, и сейчас на макушке-то уже легче, заживает, а вот бровь что-то туго зарастает, гноится, на.

– Технический нокаут, до свадьбы заживёт, – успокоил Владимир и, обращаясь к Павлу, попросил: – Рассказали

б действительно про машину?

– Весной на Ладоге по дороге на рыбалку провалились мы под лёд с машиной, а когда мокрые, чуть живые добрались до тёплого жилья, мои напарники предложили отметить счастливое спасение почти с того света. Я на радостях решился поддержать ребят и развязался в очередной раз, а потом пошло-поехало, – объяснил дистрофик.

Паша в очередной раз тяжко вздохнул и кашлянул.

– Хм, что вздыхаешь? – спросил Анатолий.

– Обидно все это.

– За машину тебе что ли обидно? – запечатанная пластырем бровь Анатолия приподнялась.

– Много, Толя, за что обидно. Вот, например, друга моего лет десять назад угораздило поскользнуться, знаешь, при гололёде, упал и при падении ударился головой о стену дома. Все осталось при нем, а с питием завязал однозначно. Мы с ним в очередях давились, когда водку по талонам давали.

– Бывали дни весёлые, Паша, – подключился к беседе седой алкоголик. – Тогда для всех старше двадцати одного года кремлёвские коммунисты постановили, что пить можно с одиннадцати утра до семи вечера.

– Мы помним, и обидно сейчас – друг-то мой с той поры окончательно завязал, а я же продолжаю бултыхаться. Я его постоянно расспрашиваю – как, мол, ты упал? Каким, значится, местом стукнулся? Сильно ли ушибся? Он, знаешь, то так, то иначе объясняет. Загадка, знаешь, однозначно!

– Естественно, рекбус, крокссворд неразгаданный, – высказал своё мнение круглолицый рябой мужчина.

– Доктора сегодня спросил, в чем дело, – продолжил Павел.

– А она-то что посоветовала, на?

– Тоже подробно серьёзно расспрашивала, что де, да как. А потом смеяться стала, подойди, говорит, к медсестре. Пусть, говорит, она тебе бабахнет по башке.

Все, кто был в курительной комнате, включая Владимира, дружно расхохотались. Смеялся со всеми и дистрофик Павел, но раньше других лицо его приняло серьёзность.

Он поднял кверху правую руку с зажжённой беломориной и, когда все угомонились и смолкли, он вновь продолжил:

– Я спросил: «Пусть без всяких возражений от меня треснет медицинская сестрёнка по черепу, но если снова буду пить, если без результата окажется данный метод, что делать?».

– Ну? – серьёзно заинтересовались сразу трое слушателей.

– Так доктор по-человечески душевно и сочувственно отвечает: придётся, говорит, – Павел затянулся, вынул изо рта папиросу и продолжил: – к иному месту твоей башке приложиться.

Суровой оказалась судьба людей, которые собрались ночью в курительной комнате, изгнанные из скрипучих больничных гамаков стонами и воплями корчившегося на ломках наркомана. Но смех их был чистым, задушевным, и вместе со всеми впервые за последнее время беззаботно, от всей души до слёз смеялся и Владимир.

Придумал Павел данную историю или рассказанное им являлось несомненной истиной в первой инстанции? Имело ли это значение? Все здание содрогалось среди ночной поры от весёлого задушевного смеха.