Формула яда
Шрифт:
Наивным, очень доверчивым был отец Теодозий! Мог ли он знать, что вызов его в консисторию — этот штаб греко-католической церкви Западной Украины — был прямым следствием беседы Дитца с Шептицким?
Прямо с вокзала он спокойно направился в палаты митрополита. Однако на этот раз ему пришлось долго ждать.
Наконец распахнулась дверь, и келейник Андрей сказал:
— Отец Теодозий! Председатель консистории и генеральные викарии просят вас пожаловать на заседание!
«На заседание? — с тревогой подумал Ставничий, поднимаясь и одергивая сутану.—
Ставничий окончательно убедился в этом, войдя в зал. Консистория заседала в полном сборе. Правда, на председательском месте сидел не митрополит, а замещающий его генеральный викарий — румяный, круглолицый епископ Иван Бучко.
Отец Теодозий увидел даже главного схоластика капитула отца Алексия Пясецкого, который некогда был домашним прелатом самого папы римского Бенедикта XV. Из-за преклонных лет он вызывался на заседания консистории только в самых важных, исключительных случаях.
Ставничий остановился неподалеку от аналоя перед раскрытым Евангелием, взгляды всех сидящих сосредоточились на нем. Невысокий, щупленький старичок, нервно мнущий в руках соломенную панаму, был очень жалок перед лицом этой элиты священнослужителей митрополии. Он все еще не догадывался, для чего его вызвали.
Епископ Иван Бучко поднялся со своего места и, поправив бриллиантовую панагию, висящую на груди, откашлялся.
— Отец Теодозий,— сказал он торжественно,— перед началом судебного разбирательства извольте произнести «роту присяги».
— Судебного? — изумился священник.— Меня собираются судить? За что?
— Все будет зависеть от вашей искренности,— отрезал Бучко.— Выполняйте установленный обряд!
Взглянув на каменные лица участников религиозного трибунала, отец Теодозий подошел к аналою, на котором возлежало старое Евангелие в кожаном тисненом переплете. Сотворив крестное знамение, глухим, дрожащим голосом он пробормотал:
— Я, иерей Теодозий Ставничий, присягаю господу всемогущему, в троице святой единому, что в разбираемом деле буду говорить чистую правду, ничего к ней не прибавляя и ничего не отнимая. Так помоги мне, боже н это святое Евангелие...
Он наклонился, поцеловал Евангелие, и его седые волосы упали на тисненый золоченый переплет.
— Хорошо, отец Теодозий,— сказал Бучко.— Итак, слова «роты присяги», которые мы услышали сейчас, обязывают вас говорить только правду... Как вы думаете, отец Теодозий, обязательны ли еще для вас напутствия святейшего отца нашего папы римского Пия Двенадцатого о задачах католического действия?
— Конечно, обязательны,— ничего еще не понимая, запинаясь, ответил Ставничий.
— А что говорил нам всем святейший отец о раздвоении совести? — ласково и вместе с тем не без ехидства спросил Бучко.
— Святейший отец предостерегал нас... против таких явлений, когда бывают люди с одной совестью для личной жизни... и с другой совестью в публичных выступлениях...
— Возможны ли подобные явления в нашей пастырской среде? — перебил священника Бучко.
Теряясь в догадках, все еще не понимая, к чему ведет допрос,
— Возможны, но нежелательны...
— Не могли бы вы привести примеры подобных нежелательных явлений из жизни собственного деканата?
— Простите, я не понимаю!
— Где ваша дочь, отец Теодозий? — Иван Бучко повысил голос.
— По совету его эксцеленции я оставил...
— Его эксцеленция здесь ни при чем! — выкрикнул Бучко.— И вы его сюда не приплетайте. Отвечайте прямо: где ваша дочь?
— Она пребывала в монастыре игуменьи Веры, но после той ночи, как за ней по недоразумению пришли полицаи, испугавшись, бежала.
— Почему же она бежала? Очевидно, чувствовала какую-то вину перед немецкими властями, не так ли?
— Этого я не знаю,— Ставничий развел руками.— Но думаю, что все это чистейшее недоразумение.
— Вы думаете одно, а факты говорят другое! — сказал Бучко.— Ваша дочь, дочь священника, пастыря Христова, связалась с безбожниками, которые в свое время жестоко преследовали нашу церковь. И не только связалась, но и деянием своим помогла этим антихристам уйти из-под стражи. Вот что сделала ваша дочь, отец Теодозий! — И епископ обвел всех членов консистории гневным взглядом.
— Я понятия не имею об этом,— проронил Ставничий.
— Где сейчас Иванна? — спросил Кадочный.
— Она... Я не знаю точно... Я получил от нее письмо...— пробормотал Ставничий.
— Что она пишет? Говорите правду! — визгливо выкрикнул Бучко и потер оплывший глаз.
— Она пишет... Несколько загадочно... Что находится у хороших людей... Она пишет, что, поскольку ей угрожает полиция, лучше ей на время пребывать в неизвестности. Просит не беспокоиться о ее судьбе...
— Ясно всем? — торжествующе сказал Бучко.— Эти «хорошие люди» превращали храмы божии в колхозные конюшни, бражничали в них, как в последней траттории, поминая имя господа бога нашего всуе, пороча его где только можно, а отец Теодозий послал теперь чадо свое к этим безбожникам на воспитание!
— Ваше преосвященство... Объясните, ради бога! — взмолился Ставничий.
— Вы должны нам объяснить... Вы... Понимаете? — закричал Бучко.— Как это могло случиться, что единственная дочь пастыря божьего, призванного воспитывать прихожан, и прежде всего молодежь, в христианском смирении, попала к нечестивцам, хулящим бога и святую церковь? Мы вправе только за одно это лишить вас сана... Идите!
Когда растерянный, запуганный криком епископа и тягостной, удручающей обстановкой церковного судилища отец Теодозий вышел в приемную, к нему приблизился келейник Арсений и с показным сочувствием тихо сказал:
— Его эксцеленция митрополит Андрей хотел бы вас видеть сейчас...
После визгливого крика епископа Бучко мягкий голос митрополита показался Ставничему особенно ласковым, задушевным.
— Отец Теодозий,— говорил митрополит,— принимая деканат в Тулиголовах, вы дали мне лично обещание в послушании и верности и высказали безусловную готовность сообщать все сведения о ереси, которая заползет в души прихожан. Вы это помните?
— Помню, ваша эксцеленция! — Ставничий опустил голову.