Форсированный марш
Шрифт:
Гауптштурмфюрер Куно фон Доденбург с каждым днем испытывал возрастающую гордость за них и удовлетворение от проделанной работы. Теперь, когда офицерская столовая бурлила странными слухами о том, что батальону будто бы уготовано очень скоро вступить в действие, а в окрестностях Дьеппа сосредоточивалось все больше и больше частей потрепанного в боях на русском фронте «Лейбштандарта», гауптштурмфюрер принялся за наведение окончательного блеска на первую роту, что должно было превратить ее в действительно достойное подразделение батальона СС «Вотан».
Однажды, когда рота проводила учебные
Гауптштурмфюрер фон Доденбург с тревогой схватился за бинокль. Сначала он никак не мог опознать тип самолета; затем летательный аппарат все-таки попал в фокус его бинокля, и он различил черно-белый крест люфтваффе. Это был «Физелер-шторьх». Куно с облегчением вздохнул и, опустив бинокль, закричал: «Все в порядке, ребята, вы можете подниматься — это наш самолет!».
Новобранцы медленно поднялись на ноги и отряхнули пыль с коленок, с любопытством следя за пролетающим над ними самолетом и одновременно пользуясь редкой возможностью получить передышку от постоянных изматывающих тренировок. Фон Доденбург не возражал против того, чтобы они урвали несколько минуток отдыха. Ему самому тоже было любопытно понаблюдать за «шторьхом», пилот которого сделал уже два круга над этим местом. Судя по всему, он искал ровную площадку, чтобы приземлиться.
Наконец он опустил закрылки и на скорости 150 километров в час спланировал вниз, приземлившись с идеальной точностью сразу на три точки в нескольких сотнях метров от них. Куно фон Доденбург спрятал бинокль в кожаный футляр и поспешил навстречу самолету.
Дверца самолета распахнулась, и в проеме показалось хорошо знакомое гауптштурмфюреру широкое лицо, которое, вместе с массивным телом только что прилетевшего человека, заполняло практически весь дверной проем самолета.
— Шарфюреру Шульце будет позволено обратиться к господину гауптштурмфюреру? — осведомился бывший докер из Гамбурга, обращаясь к фон Доденбургу в манере, которая была принята в старой немецкой армии при обращении унтер-офицеров к офицерам. Кто-то пытался проскочить к выходу мимо него, и он раздраженно ткнул локтем назад:
— Слезь с моей спины, ты, проклятый орангутанг! Не видишь, что ли, что я разговариваю с офицером?!
— Шульце! — воскликнул удивленный фон Доденбург, сдвигая на затылок стальной шлем и вытирая свой вспотевший лоб. — Что, черт побери, ты здесь делаешь?
— Я просто воспользовался любезностью рейхсфюрера, господин гауптштурмфюрер, — скромно проронил Шульце. — Он предоставил мне свой личный самолет.
— Что? Сам Генрих Гиммлер?! Это… его самолет? — не мог поверить своим ушам фон Доденбург.
— Именно так, господин гауптштурмфюрер, — выпалил Матц, появляясь из-за спины Шульце с грудой бумажных пакетов в руках. Все его лицо расплылось в широкой ухмылке. — Кстати, мы привезли подарки нашим бравым ребятам из батальона «Вотан» — «огненную воду» и «раковые палочки», то бишь шнапс и сигареты. — Он заулыбался: — Когда я сказал «нашим бравым ребятам», то дословно процитировал слова рейхсфюрера.
— Но вы же были должны находиться в берлинском госпитале!
Шульце не ответил на эту реплику командира. Вместо этого он спрыгнул на землю и протянул Матцу свою загипсованную руку:
— Ну, давай, маленький калека, сходи вниз!
Он помог товарищу спуститься на землю и повернулся к кабине пилота.
— Теперь, мой дорогой, ты можешь лететь обратно, — покровительственно обратился он к летчику. — И, пожалуйста, передай мою признательность рейхсфюреру, когда прилетишь в столицу. Ну все, лети!
Майор фон Доденбург подождал, пока самолет взлетит и гул мотора утихнет вдали. После этого он сказал:
— Ну, здравствуйте, негодяи. Должен признаться, что я рад вновь увидеть ваши жуткие рожи. Слава Богу, теперь у меня есть парочка отличных унтер-фюреров, которых я смогу с толком использовать во время боя… Но что мне, интересно, делать с вами сейчас, — когда вы в такой форме, что вас вряд ли можно пускать в бой?
Шульце нахмурился.
— Даже если бы я остался совсем без рук, то все равно воевал бы лучше любого необстрелянного новобранца, гауптштурмфюрер. Да вы только посмотрите — у них же до сих пор еще молоко на губах не обсохло! Боже, что происходит! — и он повернулся к своему приятелю: — Матц, ты видишь, до чего докатились Ваффен-СС, раз набирают в свои ряды вот таких?! Я готов спорить, что никто из этого сборища сопляков еще даже не трахнул ни одной шлюхи в борделе!
Фон Доденбург, смеясь, тряхнул головой:
— Я вижу, шарфюрер Шульце, ты как всегда неисправим. Но если серьезно, то что ты мне предлагаешь делать с вами двоими?
Гауптштурмфюрер разрешил бойцам расположиться на отдых, и они с наслаждением растянулись прямо на земле, подставляя свои тела ласковому теплому солнцу, пока сам фон Доденбург обдумывал проблему, куря сигарету, присланную из Берлина лично рейхсфюрером СС.
— Ты только что сказал, что все они, — он показал пальцем на новобранцев, — еще не попробовали ни одной шлюхи в своей жизни. Я полагаю, что, произнося эти слова, ты имел в виду, что эти юноши пока еще слишком невинны, чтобы позволить себе купить услуги безнравственных женщин в заведениях, пользующихся не слишком славной репутацией?
Шульце недоуменно воззрился на Матца.
— Ты слышал эти высокопарные слова, Матц? Мне кажется, что наш командир решил показать всем, что мы — грубые и бесчувственные скоты.
Фон Доденбург расхохотался:
— Ну хорошо, Шульце, давай говорить серьезно. В конце этой недели, согласно приказу командира, весь личный состав роты уходит в увольнение на 48 часов. Что же будут делать все эти молокососы, как ты только что выразился, когда их отпустят в увольнение? Я скажу тебе, Шульце! Они направятся прямиком в бордели Руана и Дьеппа, направятся туда так быстро, насколько это только возможно, сжимая в своих потных ручонках по 50 франков. Может быть, они еще и молоды, но они — здоровые молодые мужчины, которые наслышаны о том, как ненасытны французские женщины в постели.