Фраер
Шрифт:
Барак в тот момент заполнялся персонажами из другой, нереально шикарной жизни.
Зэкам нравились рассказы о красивой жизни- машинах, миллионах, красивых и состоятельных любовницах. Они переносились в мир красочных грез, в тот мир, который можно было увидеть только во снах.
Говорили, что Асредин «погнал беса», но в лагере его уважали. Почему? За что? За ум, за манеры, за душок. За ту жизнь, о которой большинство из каторжан не могли даже мечтать.
Он был интересен братве ещё и тем, что у него всегда были папиросы.
Папироса, именно папироса, а не
Где и как он их доставал, являлось секретом. Но Асредин менял их на сигареты в пропорции один к двум. К концу моего срока соотношение изменилось от одного к трём.
Вечером перед отбоем мы сидим с Асредином в углу локалки на корточках. Асредин достаёт из рукава папиросу. Прикуривает. Долго тянет в себя дым вместе с воздухом. Блаженно закатывает глаза. Передаёт папиросу мне.
– Я вижу ты тоже из гнилой интеллигенции, как говорил, Владимир Ильич. Институт закончил. А сейчас на твою теоретическую институтскую надстройку ляжет житейский тюремный опыт. Это хорошо. В тюрьме тоже есть чему поучиться.
Я тяну в себя дым. Это мой первый наркоманский опыт.
* * *
Душман – в переводе с арабского – бандит.
У нас в отряде Душманом звали Серёгу Бревнова. Он не был бандитом. Наоборот- профессиональным героем. Прошёл Афган. Любимая песня, которую он готов был слушать бесконечно, «Афганский синдром». Говорил, что написал её близкий друг, Олег Гонцов. Циничный Дуля называл песню «похмельный синдром».
По психушкам и лагерям сколько нас?
Пусть напишуть когда-нибудь правду, только без прикрас.
Кто поймет кроме нас самих наших душ излом?
Мы чужие среди своих. Афганский синдром.
Душман рвался Чечню, но сначала надо было освободиться. Кто-то сказал ему, что в Чечне воюют штрафники и Бревнов писал бесконечные письма министру обороны, с просьбами о том, чтобы его отправили в штрафную роту. Бдительная оперчасть перехватывала письма и аккуратно подшивала к личному делу.
Душман не любил рассказывать о боях, хотя иногда под настроение рассказывал об Афганистане. Как было страшно! Какие там женщины! Какое солнце!
Он имел медаль «за отвагу» и ранение в голову, на почве которого у него периодически ехала крыша. Однажды, прямо в бараке влепил оплеуху оперу капитану Парамонову, который перетянул его дубинкой.
Капитан это сделал не со зла. Он в принципе был неплохим, понимающим парнем, но в тот день с утра поругался с женой, потом его вздрючил начальник колонии и Парамона, что называется понесло.
Получив затрещину от Душмана, Парамонов на мгновение опешил, потом
Во время спаринга мы совершенно искренне болели за министерство обороны Российской Федерации в лице отставного гвардии сержанта Бревнова.
Через несколько минут их растащил прибежавший с вахты наряд, вызванный бдительным Гошей.
Парамонов поднялся с пола, потрогал пальцем подбитую губу и достал сигарету. Сказал:
– А ты ничего, Душман! Дохлый, а цепкий. Были бы все такие как ты, не пришлось бы из Афгана драпать!
Серёгу Бревнова увели в штрафной изолятор.
Ночью капитан Парамонов пришёл к нему в камеру. Душман лежал на спине на нарах и закинув руки за голову смотрел в потолок. В зарешеченное окно заглядывал месяц. Неяркий свет тусклой лампочки освещал его лицо. Блестели глаза.
Парамонов присел за железный стол, провёл по нему ладонью, смахивая крошки. Потом поставил на стол бутылку водки и долго чиркал зажигалкой, пытаясь прикурить.
Бревнов не шелохнулся, не повернул даже головы.
– Ну! Чего разлёгся? Кружку давай.
Душман встал. Принёс алюминиевую кружку.
– У меня одна.
– Ладно, сойдёт... Давай выпьем… солдат…
Каждый сделал по глотку. Парамонов выдохнул и сунул в рот новую сигарету.
Потом затянулся глубоко, сказал:
– Я ведь тоже готовился за речку. Учебка в Чирчике...но перед самым выпуском подхватил желтуху. Ну, а после госпиталя там же и дослуживал...инструктором. Так что у меня вроде, как долг, перед теми, кто воевал. Ну а ты, как сюда попал?
– Как попал?!.
– Переспросил Душман. Почесал колено.
– Да обыкновенно, как все. Водка. Драка. У него нож. Я на войне людей убивал, правых и виноватых. Меня ни ножом, ни кровью не испугаешь.
Парамон налил снова.
– И что, убивать было не страшно?
Душман задумался.
– Страшно было только первый раз.
Тогда мы ночью оседлали перевал. Ждали караван с оружием. Видим ведут гружёных ослов. Мы по ним — огонь. А из разорванных мешков сыпятся красные яблоки. Бабаи везли их на рынок.
Мы подошли и видим эти яблоки, красные, как капли крови. И люди вокруг лежат. Стонут. Жалко их было.
Знаешь, что мы сделали? Добили всех. И людей, и ослов. А потом ушли. А эти яблоки никто даже не поднял. Ни одного яблока никто не взял. Я их сейчас во сне вижу. Как капли крови.
Парамонов курил. Молча слушал. А Душмана несло. Видно слишком долго держал в себе сокровенное.
– Был у нас в полку старлей, Худаев. Хороший был мужик, и служил нормально. Потом прошёл слух, что он пропал без вести. Забегали особисты, дескать ушел с оружием к «духам». Потом его фотографию в городке видел, бородатый, в чалме, с автоматом Калашникова в руках и обвешанный запасными рожками. Позывной - Казбек.