Фраер
Шрифт:
Всё перемешалось в этом мире. Вор в законе Джаба Иоселиани отсидев около двадцати лет, окончил вечернюю школу и театральный институт став доктором наук. Читал лекции в Тбилисском театральном институт и написал несколько книг.
Орденоносцы и герои войны, напротив, часто терялись в лагерной массе. Более того, многие их них охотно шли в лагерные полицаи.
* * *
Вскоре на Гошу был совершён теракт.
Он пожаловался Душману, что у него болит спина. Тот предложил
Краснолицый, взъерошенный, Гоша выгнал Бревнова из каптёрки и пока орал в коридоре, кто-то из зэков огрел его пожарным ведром. Гоша получил лёгкую контузию, следствием которой была частичная амнезия. При этом Гоша напрочь забыл, кто его ударил и за что.
Телохранитель Душман обидевшись на Гошу, в это время сидел у кого-то в проходе. Защищать своего патрона он категорически отказался.
Юра Дулинский потом сказал,- «А что? Вполне революционная ситуация. Караул устал».
Несмотря на потерю памяти Гоша всё же уволил Душмана за предательство. Без выдачи выходного пособия.
Но ступивший на козлячью тропу Душман уже не мог остановиться. Через несколько дней он ушёл работать в ПТУ, шнырём. Ему даже обещали там платить зарплату.
* * *
Юра Дулинский искренне считал себя великим комбинатором и мастером интриги.
Он умело разыгрывал свои партии и не представлял свою жизнь без борьбы, комбинаций, подлянок. Ему постоянно надо было с кем-то сражаться, делать движуху.
При отсутствии движений начиналась депрессия.
От удачно запущенной интриги Дулинский получал настоящее удовольствие, как шахматист от умело выигранной партии.
В этом случае наши интересы совпали.
Я никак не мог забыть Клока. Подсел к Колесу. Обрисовал ситуацию. Владимир Иванович сказал:
– Я человек сильно интеллигентный, но беспредел не люблю. Иди. Я переговорю с Дулей. Он на подлянки мастер.
Я сказал с уважительной скромностью:
– Стоит ли беспокоиться, Владимир Иванович? Может быть я сам?
– Стоит. Можно было бы и войну затеять, но больно уж непрофессионально это: кулаками махать. Мы же не бакланы дворовые. Уработаем его технично.
Протёр пальцем стёкла очков:
– Пусть не беспределит, козья морда.— Вздохнул удручённо, огорчённый поведением шныря— Предупреждали же его, живи тихо. Нет, сам на член просится.
Дулинский выслушал Владимира Ивановича. Всё понял правильно.
План был утверждён. Главное— нужно было действовать с максимальной бесцеремонностью.
У Клока в кладовке, называемой бендюгой или бендюжкой хранились лопаты и мётлы.
Там же стоял посылочный ящик, в котором хранилось сало, получаемое с мужиков в качестве дани. Кладовка зимой выполняла роль холодильника.
Арестанты, проходя мимо тумбочки прикалывали- «Что
Клок довольно кивал головой, съедал сало с пайкой хлеба, запивал чаем, утром ложился спать и был абсолютно счастлив. Срок шёл. Клок считал, что он ухватил Бога за бороду.
Суть интриги заключалась в том, чтобы подвести дневального под статус крысы.
Виталик несколько дней назад вышел со свиданки. Тумбочка ломилась от продуктов.
Утром, когда Клок спал после ночной вахты, Дулинский зашёл к Гоше.
Угостил его сигаретой, сказал, что получил передачку. Поинтересовался, не может ли он оставить в кладовке свою посылку? Нет ли в отряде крыс?
Гоша донельзя польщённый тем, что ему уделили внимание, отнесся с пониманием. «Конечно оставляй».
Юра в присутствии очевидцев поставил свою посылку на ящик Клока.
Виталик вечером выкрутил лампочку. Ночью Клок занырнул в холодильник. В темноте нащупал посылочный ящик, достал сало, сожрал. Утром, когда он только собирался ложиться спать, раздался тяжелый пронзительный рев:
– Крыса! Бля-яяя!.. Сало сожрала!
* * *
Клок, заслышав вопли и осознав своим ссученым и подлючим мозгом, что они имеют к нему самое непосредственное отношение, сразу же просчитал последствия. Прямо в трусах он ломанулся на вахту и попросил закрыть его в БУРе.
Гоша собрал в бараке народ. Поучительно сказал:
– Человек слаб перед искушением. Но троглодитство приводит к жопоебству.
Молодёжь одобрительно загудела. Пенсионеры, как присяжные на суде, сурово кивнули головами.
Юра Дулинский вёл здоровый образ жизни. Не курил. В качестве премии ему передали банку растворимого кофе.
Колесо пригласили к столу.
На столе стояли рыбные консервы, мясо.
Колесо назидательно говорит:
– Во-ооот! Говорил я этой урле, не надо быть таким самоуверенным. Только ти решил, что уже держишь Бога за бороду, глядь, а он уже держит тебя за яйца.
Виталик прерывает его, передразнивая.
– А почему ви не кушаете, Владимир Иванович? Что вам нехорошо? Вот сало. Риба! Кушайте... Кушайте. Ви же старый арестант, знаете, что в кругу друзей едалом не щёлкают.
Колесо в ответ улыбался смущённой доброй улыбкой. Глаза же в это время оставались цепкими и холодными. Это был взгляд старого каторжанина, многое видевшего, всё понимающего.
* * *
Несмотря на ругань и скандалы Дуля часто сидел у Душмана в проходе. Они воспитывались в одном детдоме.
Серёга под настроение рассказывал об Афганистане.
– Непонятная страна! Чужая! Зимой мы в ватниках мёрзнем, а они босиком по снегу ходят. Как Асредин!
Все мужики в халатах, баб не видно. А если какая и появится, то такая старая и страшная...что лучше бы её и не видел.