Фраер
Шрифт:
Я, уже имея опыт участия в «тёрках» и придерживаясь понятий, что семейник всегда прав, ответил:
– За то, что поставил в курс, благодарю, Лёва. Семейник мой человек порядочный и конечно же отреагирует на сказанное тобой. С интригана спросим.
* * *
Вечером, мы идём в школу. Холодно. По дороге я инструктирую Виталика:
– Бей первым, тогда получишь кайф. Прилив андреналин ударит в голову как наркотик.
Трое великовозрастных школьников пишут сочинение на тему «Письмо Татьяны Онегину по роману А.С.Пушкина "Евгений Онегин".
Потеют стриженые затылки в застарелых шрамах. Синие от перстней пальцы нервно комкают листы бумаги.
Виталик очень вежливо пригласил Писю выйти в коридор.
Под лестницей следует лёгкая словесная разминка.
– Так что ты там обо мне плёл?- Медленно с притворной апатией спрашивает Виталя.
– Что надо, то и плёл!
– Значит ты членоплёт?
– А в едало?
– Ну попробуй!
Пися решает нанести удар первым. Следует легкий толчок в грудь.
У Виталика хорошая реакция. Хлёсткий удар в ответ.
Бывший семейник сидит на корточках, зажимая рукой разбитый нос. Пися напуган. Его тело излучает потное тепло, с запахом страха.
Мы собираемся уходить. Виталик наклоняется к его уху.
– Ещё раз жало высунешь, фуцан дешёвый, обоссу!.. Или скажу Дракону, чтобы тебя поцеловал.
– Оно вам надо, Анатолий?
– подражая голосу Колеса, спрашиваю я. - Не заставляйте Виталия бояться самого себя!
Виталя криво улыбнулся. Затянул дурным голосом.
М ы сдали того фраера
Войскам НКВД,
С тех пор его по тюрьмам
Я не встречал нигде.
В зимних сгущающихся сумерках мы возвращались в свой барак. Лёгкий белый снежок скрипел под ногами. Запах снега был особый- свежий, бодрящий. Он наполнял легкие и душу радостью, будто лёгкое, приятно пьянящее вино.
* * *
Самое страшное в тюрьме и лагере это попасть в «обиженные».
Они есть почти в каждой камере и в каждом отряде. Как правило это навсегда сломанные тюрьмой люди. Грязные, вшивые, неряшливые, они плыли по течению, презираемые всеми.
Они готовы были чистить туалеты, мыть полы, стоять на атасах, выполнять всю грязную работу за сигарету, кусок хлеба, заварку чая.
В отрядах они жили в петушиных углах, в столовой сидели за специально выделенном только для них столом, в строю шли и стояли последними. Их запуганность, опущенность и забитость — свидетельство того, как бывает страшен униженный и ущемленный человек, утративший человеческие черты.
В случае провинности обиженных нельзя даже бить руками. Только ногой, черенком лопаты, шваброй. Они неприкасаемые, парии, сочувствие к которым воспринимается как слабость. Был среди них Коля Дракон. Это был ярко выраженный олигофрен с полностью дебильным лицом, которого надо было бы содержать где- нибудь на дурке с ежедневным обследованием у психиатров.
Но врачебная комиссия признала его здоровым.
Сел он за то, что якобы у себя в деревне регулярно насиловал свою двенадцатилетнюю сестру, такую же дуру, как и сам.
Ну, а в тюрьме, его конечно же тут же опустили. Рано или поздно это произошло бы даже и без учёта совершённого. Люди с отклонениями в психике это первые кандидаты в петушиный угол.
После чего их ненормальность только усугублялась.
За все время нахождения в лагере и тюрьмах я не встретил ни одного психически здорового среди «опущенных». Ориентация тут было не при чём. Настоящих гомосексуалистов, желающих однополой любви было очень мало. Большинство оказавшихся в «петушатнике», попали туда по причине слабости характера, недалёкости ума, кишкоблудства либо же в силу психического заболевания.
Полы в бараке мыли обиженные. Гоша, как завхоз расплачивался с ними табаком или чаем. В нашем отряде их было пять человек. Все грязные, страшные. Чистой и опрятностью из всех обиженых, выделялся только один- Вова Москва. В отличие от остальных он был ухоженный, их хорошей семьи. Опустили его по собственной глупости. В камере рассказал о том, что любил заниматься с бабами оральным сексом. После такого рассказа его сразу же отправили в угол для обиженных.
Правда потом оказалось, что однополая любовь ему даже нравится.
После того как он пришёл в лагерь, родители нашли общий язык с администрацией и Вову принялся опекать капитан Парамонов.
Москвича особо не прессовали. Боялись связываться. Но сидеть он всё равно был вынужден за помойным столом.
Как ни странно Вова дружил только с Драконом, остальных не замечал.
Хоть и относился к нему с пренебрежением, но подкармливал из своих передач. Не бескорыстно конечно. Дракон выполнял его поручения, мыл за него полы.
* * *
Дракон возил шваброй по продолу. За его тряпкой по полу тянулись мокрые полосы. Они были похожи на флаг Пуэрто-Рико.
Я спросил:
– Драконище, сигарету хочешь?
Коля остановился, поворнул ко мне голову. Глаза у него тусклые, мутные, отчужденные. В них застывшая многолетняя покорность, и животный
притаившийся страх.
Медленно и глубоко вздохнул. Потом недоверчиво спросил:
– Ну-уууу? А взамен чо? Учти, я не отдаюсь.
От Дракона тянет запахом курева и мочи. Он такой страшный и грязный, что мне не приходит в голову даже виртуально представить его в качестве объекта сексуального домогательства.
Я успокоил его.
– Ладно, ладно... Расслабься, я не по этой части. Скажи, как ты сестру то свою не пожалел?
Дракон остановился, опёрся на швабру. Глубокомысленно изрёк:
– Так ведь хер ровесников не ищет и родни не признаёт.
Вот мля-яя! Философ дырявый нашёлся!
Разговаривать с обиженным расхотелось. Я взял сигарету, пошёл на улицу.
В дальнейшем я узнал от Дракона, что у них половина деревни не находит ничего зазорного в инцесте. Я подумал «Бедная деревня, воспетая русскими поэтами! Несчастная Россия»