Фраер
Шрифт:
Жил он также, как и все козлы, в каптёрке. Там, за занавесочкой, стоял его шконарь и деревянная тумбочка, покрашенная коричневой половой краской.
В отличие от сибарита Гири, Гоша вёл спартанский образ жизни. Жрал баланду. Радовался взятке в виде пачки «Примы».
У него только один пунктик. Не любил десантников. Из-за них мотал срок. Зарезал собственного зятя, который бил об голову кирпичи. Не о свою. Об Гошину.
Виталик и Миша Колобок встретили меня как старого знакомого. Не говоря лишних слов Виталик достал из тумбочки новую футболку.
Сказал:
– С крестинами тебя.
Миша был нечаянный убийца. Виталя, неудавшийся насильник. Девушка его сексуальной мечты выпрыгнула из окна третьего этажа. Сломала ноги.
В зоне всех насильников называют взломщиками мохнатых сейфов. Среди них есть представители всех возрастов и групп населения. Это самая большая загадка для страны, где секс с женщиной стоит меньше бутылки водки.
Мишка решил с завхозом вопрос насчёт спального места. Я поселился в том же проходе, где спали Колобок и Виталик.
Прожить одиночкой в зоне сложно. Опасности подстерегают со всех сторон, везде ментовские и зэковские "прокладки". Поэтому зэки кучкуются семьями или общинами.
Жить семьей на зэковском законе означает – дружить. Зэки инстинктивно объединяются по общим интересам. Секс в этом сообществе отсутствует напрочь, подобные объединения правильней назвать кланами. В семьи обычно входит небольшое количество осужденных, не более трех – пяти.
Мы вместе ели, спали рядом и поддерживали друг друга. А когда три человека горой стоят друг за друга,— это уже много чего значит и стоит.
Потом я предложил Виталику и Колобку подтянуть к себе Женьку. Нравились мне такие, бездумно бросающиеся в драку.
Жизнь в отряде протекала спокойно.
Утренней зарядки, как в других бараках не было.
На утреннем снегу я увидел странного субъекта, который обтирался снегом. Он был похож на снежного человека, голый по пояс, обросший седой шерстью.
Человек этот был под два метра ростом и стоял на снегу босиком. От выбритой головы шёл пар, похожий на сияние.
Я зябко ёжился, пробегая в туалет и спросил Виталика:
– Кто это?
Тот усмехнулся.
– Местная знаменитость. Вова Астрединов. Погоняло Асредин.
– А чего он? Закаляется что ли? Или в карты проигрался?
– Не-а! После БУРа с небом разговаривает.
Я оценил. Мне приходилось встречать человека, который после одиночки с стал сожительствовать с собственными тапочками.
А с небом общаться не страшно. Наверное это было даже приятно.
В инвалидном отряде можно было не работать. Но многим сидеть без дела было скучно. Да и на отоварку деньги были нужны, поэтому многие вязали сетки под картошку или авоськи для хозяек. А другой работы не было. Откуда?
Я не видел особой трагедии в том, что оказался в тюрьме. Посадили и посадили. Детский сад, школа, армия – это все подготовительные классы, настоящей школы жизни, куда я наконец- то попал.
В России испокон веков сидели все, начиная от Достоевского и заканчивая министрами- путчистами. Главное, было - не погнать. Не дать задымить своей крыше.
Чтобы этого не случилось, нужно было создавать движения, то есть что то придумывать, доставать, организовывать, общаться с людьми. Расписать и заполнить свой день по минутам.
Движение – это жизнь, которая даёт жратву, сигареты, чай, вещи. Для того, чтобы выжить, надо двигаться.
Чтобы вечером добраться до шконки, бухнуться в постель и заснуть до самого утра без всяких снов и душевных терзаний.
Именно так я и делал.
Периодически я навещал кого-нибудь из старых и новых знакомых. Сидел в компании, пил чифир, говорили за жизнь. Во время разговора безостановочно смотрел на часы. Каждые два часа нужно было нестись на вахту отмечаться.
По сравнению с тюрьмой, где дни текли страшно медленно, и люди томились, не зная чем себя занять, на зоне не было дня и даже часа, чтобы не случалось чего-то чрезвычайного.
Во всех бараках чего то придумывали, плели интриги, выясняли отношения, чифирили, обсуждали письма заочниц, кого-то уводил в штрафной изолятор или закрывали в БУР.
Большинство заключённых, это люди неуёмной и нерастраченной энергии, благодаря чему они зачастую и оказываются в местах лишения свободы.
Среди отрядной молодой гопоты и престарелых ветеранов, на пенсии
переквалифицировавшихся в убийцы, выделялся очень уверенный дядя лет за пятьдесят, с тяжелым спокойным взглядом.
Был он хмурый, спокойный, молчаливый. Мог молчать часами, говорить только по существу.
Полтинник, он же дядя Слава, был человеком по-своему незаурядным. Родился в середине 30-х годов в Ленинграде. Пережив блокаду, начал воровать. Впервые попал в тюрьму за кражу в 12-летнем возрасте. Перевоспитываться его отправили в детскую трудовую колонию. Через два года Полтинник оттуда сбежал и полгода бродяжничал. В 15 лет попался на краже из магазина и снова был отправлен в лагерь.
В 1953 году после амнистии вернулся домой в Ленинград. Через полгода он снова сел.
В самом начале воровской карьеры дядю Славу судили за кражи. Он говорил, что никогда не убивал людей, поскольку «это не по понятиям». Потом он завязал. Лет двадцать был на свободе. Однако сел за то, что по пьянке зарезал соседа, который назвал его педерастом. В нашем лагере он был смотрящим за отрядом.
Жизнь его помотала по лагерям и по тюрьмам, насмотрелся и на авторитетов, и на приблатнённую пехоту. Поэтому мудро старался не конфликтовать ни с администрацией, ни с козлами, не щемя и не притесняя мужика. При этом, как все мудрые политики старался блюсти собственную выгоду.