Француженки не любят сказки
Шрифт:
Ее тело под ним вздрогнуло. Она широко раскрыла глаза. Он откинул край одеяла, чтобы лучше видеть их цвет. Голубые, как водопадные струи.
– Это невозможно, – запротестовала она. Почему же ее голос звучал так испуганно и умоляюще, словно он держал что-то очень вкусное и дразнил изголодавшуюся женщину, намереваясь в последний момент съесть это сам?
– Так когда-то все говорили насчет моих планов добиться звания Лучшего во Франции. Что это невозможно. Но я все равно получил его.
В ее глазах промелькнула искра досады. Она кротко принимала
– Ты намекаешь на то, что меня трудно любить?
– Ужасно трудно, – честно признался он. – Это самая выматывающая душу вещь, какую я знал в своей жизни, и это говорит о многом. Но я тем не менее намерен это сделать. – Он поцеловал ее, неторопливо проник в ее рот, доказав ей, что существовал как минимум еще один аспект любовных ласк, которым он мастерски владел.
Когда он наконец поднял голову, она глядела на него, приоткрыв губы, но со сдвинутыми бровями. В ее взгляде смешались нежность и недоумение.
– Ты не можешь говорить это всерьез, – сказала она, помолчав. – Разве это возможно? Я не понимаю. Разве это имеет смысл?
Да, он был согласен с ее словами. Он лежал теперь поверженный у ее ног просто лишь потому, что она так спокойно сидела за столиком и ела кусочек за кусочком его творения, то есть его самого. Он, который всю свою взрослую жизнь держал всех женщин как можно дальше от сердца. Нет, ясное дело, такое поведение не укладывается в общепринятые представления о нормальном.
– Я сделаю так, чтобы это имело смысл, – пообещал он нежному треугольничку кожи в бледных веснушках. – Только дай мне время. – «Не бросай меня».
Она спрятала руки на его груди, словно хотела, чтобы каждый сантиметр ее тела оказался под его защитой. Кто знал, что необходимость ее защищать будет действовать на него так возбуждающе?
– Почему ты так говоришь? – спросила она.
Потому что он не сказал ей, что был готов от нее оторваться. Он хотел оградить ее от себя, чтобы она была в безопасности – должна сохранить независимость. Но если бы он мог обеспечить ей такую безопасность, то никогда не расстался бы с ней. Он ужасно, до отчаяния боялся, что если даже он не сумеет обеспечить ее безопасность, то все равно не найдет в себе силы расстаться с ней. Все будет зависеть от нее. Его отец отчаянно держался за мать, несмотря на то что бил ее.
– Потому что я говорю это серьезно, – ответил он и немедленно пожалел о сказанном.
Это походило на то, как полурасплавленный шоколад соприкасается с водой. Блаженное тепло окутывало ее, а сама она оказалась в ловушке между удовольствием и огорчением.
– Ты говоришь серьезно? А я что делаю, шучу? Или я просто слишком слабая, чтобы понимать, что я чувствую?
О, Доминик, ты лучше других знаешь, что нечаянной каплей воды можно испортить самую яркую, самую прекрасную вещь. Не порти! Не надо!
– Ты когда-нибудь говорила это кому-то еще? – спросил он, подтверждая, что какое бы великое сокровище он ни держал в руках, какая-то часть его натуры будет
Она опять сдвинула брови. Да, она пришла сюда с желанием заползти в него, а он что сделал? Ухитрился ее разозлить.
– В колледже у меня был парень.
Казалось, его аргументы одержали верх, но Дом не хотел такой победы. В нем засвербила ревность, густая и болезненная, при мысли о том, что кто-то другой водил пальцами по этим щекам, присыпанным веснушками. Кто-то другой обнимал и стремился защитить это тело.
– Был, – еле выдавил он. – Ты говорила ему, что любишь его, но сейчас ты не с ним.
Ее глаза превратились в две льдинки.
– У него на стороне была еще одна девчонка. Она нравилась ему больше, чем я. Знаешь что? – Ее тело дернулось в его руках, и на мгновение он забыл про свои намерения и удерживал Джейми против ее воли. – Отпусти меня. Я не обязана оправдываться перед тобой. Я ответила на твой вопрос. Тебе не понравилось. Но это не оскорбление.
Черт. Он приподнял руку, чтобы она могла выскользнуть из-под него, если бы хотела, но сам не отодвинулся, не облегчил ей задачу.
– Жем. – Его голос, произнесший ее имя, окутал ее шелковой лентой и удержал на месте. – Ты заявила то же самое. Что я не мог сказать это всерьез.
Она замерла в смущении и нерешительности, устремив на него голубые глаза.
– Почему ты так решила? Что я не могу быть серьезным? – Какой же он неотесанный! До сих пор не купил ей какой-нибудь дорогой безделушки, черт побери! Хотя ему было трудно вообразить, каким ювелирным украшением можно поразить женщину, у которой так много денег, что партнеры встречались с ней ради них, а не ради нее самой. Вероятно, ей скорее хочется чего-то такого, что она не купит ни за какие деньги.
Она снова вернулась в желанное убежище, пьянея от его близости, приоткрыв губы, покорная, оттаявшая. Ему пришлось перебарывать в себе новый приступ желания.
– Потому что ты очень красивый, – прошептала она, гладя его плечи и руки, любуясь буграми мышц. – Ты такой замечательный. Как ты мог… – Она осеклась. – Для человека, которого все считают грубияном, ты иногда задаешь глупейшие вопросы. Как будто не знаешь, какой ты необыкновенный.
У него закружилась голова. Он наклонил ее, чтобы скрыть радостную улыбку, и принялся покрывать поцелуями ее плечи и шею.
– Ты можешь сказать мне об этом? – шептал он, пряча между ее грудями смущенное и довольное лицо. – Ты можешь сказать, в чем это выражается?
Она погрузила пальцы в его длинные густые волосы, словно это было для нее особым блаженством.
– Твои волосы похожи на шелк, – прошептала она, и Доминик задрожал под ее ласковыми пальцами. – Они такие черные, такие роскошные, и я люблю ощущать вот здесь их мягкость. – Она провела пальцами по границе, где его голова прижималась к ее груди. – А вот тут все колючее. – Она погладила его щеку, слегка царапавшую ее нежную кожу. – Это сочетание мягкости и колючести доводит меня до безумия.