Французская новелла XX века. 1900–1939
Шрифт:
Он достал нож, зубами раскрыл его. Бомбаль как раз бросился на двуколку, и в то мгновение, когда бык поддел ее рогами, острие ножа ткнулось ему в челюсть. Зверь получил небольшую царапину и тотчас нанес такой удар, что две доски из настила разлетелись в щепы. «Я делал эту тележку, и ты, стало быть, мою работу губишь. Кабы знал заранее, уж я бы так оковал ее…»
Упрямый колесник снова ткнул ножом и попал Бомбалю в левый глаз. Бык приостановился, как бы устав или растерявшись, но тут же, словно волна прибоя на берег, ринулся вновь. Взъярившийся зверь так долго и ожесточенно
Он затаился в своем углу, стараясь не привлекать внимания быка. Уже смеркалось. Может быть, дождаться ночи? Нет, ничего не выйдет, в темноте скотина видит лучше людей.
Повинуясь странной прихоти, животное подбежало к телу Гутилье, стало обнюхивать труп и рыть землю. За воротами, сдерживая рыдания, плакал от боли и страха Морис.
Колесник сжал зубы, пощупал кончик ножа. Сломан. Верно, еще когда в челюсть угодил, а может, во второй раз, когда руку отшибло и нож ткнулся в колесо… Фенансье спрятал лезвие в прорезь на черенке и вытащил шило. Привычное движение рук и этот предмет, такой знакомый колеснику, успокоили его, и он снова стал думать, как бы ему перехитрить быка. «Уж я знаю, куда тебя пырнуть. Вот погоди, устанешь…»
Зверь опять устремился к нему. Опасаясь, что он нападет сбоку, вдоль стены, Фенансье снова скорчился под передком двуколки.
Бомбаль едва не разбил вдребезги то, что еще оставалось от повозки. Последняя оглобля, удерживавшая ее кузов на расстоянии от стены, сломалась посредине. Человека совсем придавило к земле. «Хоть бы ты увязил рога в колесе или застряли они, что ли, в ступице!.. Ох, нет, видно, сам бес тебе помогает!..»
Однако Бомбаль заметно утомился, усталая шея его ниже пригибалась к земле. Вероятно, он несколько ошалел от ножевых уколов, может быть, также из-за сильных сотрясений и ушибов. Он стал неповоротлив и однообразен в своих наскоках.
Ухватившись за колесо и хромая на больную ногу, Фенансье вылез из-под двуколки, когда бык повернулся к нему выколотым глазом, и выпрямился во весь рост. Чтобы достать быка, прячась за колесом, надо было взять нож в левую руку. Фенансье вытер ладонь о грудь. Изуродованный остов двуколки вновь и вновь вздымался и падал, словно его швырял морской прибой. Колесник подул на горячую влажную ладонь, осушая ее, сказал руке: «Ну, твой черед!» — и вложил в нее нож. По его лицу скользнула улыбка. Бить только наверняка. Когда бычья голова поднимется. Повернуть запястье, чтобы не зацепило рогом. Только так. Он ждал, занеся руку. Не сейчас… И не сейчас… Бей!
Руку отшвырнуло в сторону. Ему показалось, что он ударил просто кулаком. Ножа в руке как не бывало, и толчок отозвался в самом плече. Открыть глаза?
Послышался шум, словно медленно оседало что-то тяжелое и мягкое, и тогда он широко открыл глаза, устремляя взгляд в вечерний сумрак. Так и есть, туша быка валится наземь… Конец тебе, Бомбаль. И Фенансье крикнул:
— Вот так-то, Гутилье!
При мысли о покойнике ему стало стыдно: да, он отомстил за его смерть,
Мальчик услышал восклицание отца и позвал:
— Иди ко мне, папа, мне больно!
— Иду, сынок, иду!
Но нога так болела, что идти он не мог. Тогда Фенансье опустился на корточки и запрыгал, опираясь на руки и здоровую ногу. Он отпер ворота, закрыл их снаружи и сел на землю рядом с сынишкой, едва различимым в густых сумерках. Прижал к своей щеке холодное, мокрое от слез личико.
— Намаялись же мы с этим быком, — сказал он, словно оправдываясь.
— А куда девался твой друг в синем фартуке?
— Вот я и говорю, досталось ему от быка, и он ушел домой…
— Значит, ты убил быка?
— Понятно, убил.
Колесник снял башмачок с ноги сына: лодыжка чуть-чуть опухла, ничего страшного. Он туго обвязал ее носовым платком Мориса. Теперь потуже обмотать собственную ногу, отвести мальчугана домой, а потом уж за матерью. Ох, и задаст она мне! Слава богу, можно будет сразу же удрать к Маргерит Гутилье… А ну-ка, попробуем встать… Терпимо. Даже можно взять на руки мальчонку.
Он поднял Мориса дрожащими от усталости руками, прислонил его к груди и пошел к своему дому, испытывая радость от того, что поврежденная нога причиняет боль при каждом шаге.
Мальчик чувствовал, как горд собой и возбужден победой отец, и сказал, чтобы сделать ему приятное:
— Почему ты не убил его сразу? Потому, что бык был сильный, почти как ты?
— Почти как я, — ответил отец и сказал, отвечая лаской на ласку: — Какой же ты стал тяжелый и крепкий, сынок!
Они засмеялись. Самое подходящее время, чтобы благословить сына, лежащего у тебя на руках.
КЛОД АВЛИН
(Род. в 1901 г.)
Родители Авлина — выходцы из России, Овцыны. Будущий писатель родился в Париже. Два обстоятельства определили его творческую судьбу: знакомство с Анатолем Франсом, ставшим для Авлина первым учителем литературного мастерства, и долголетнее пребывание в одном из высокогорных швейцарских санаториев, где он исподволь накапливал материалы для своего главного произведения — трилогии «Жизнь Филиппа Дени» (1935, 1952, 1955), в которой критически осмысливается жизнь тогдашнего буржуазного общества.
В дальнейшем Авлин работает в самых разнообразных жанрах: пишет новеллы, книги для детей, детективные романы, путевые заметки, монографии по искусству; особо следует отметить цикл его публицистических статей о гражданской войне в Испании.
В годы второй мировой войны Авлин становится одним из организаторов и активных сотрудников подпольного антифашистского издательства «Эдисьон де минюи». Сопротивление французского народа немецким оккупантам отражено в его повести «Мертвое время» (1944), раздумьями о долге и назначении человека проникнут сборник эссе «Духовные обязанности» (1945).